Павел Мариковский - Неожиданные встречи

— Жми, Вася! — говорю я водителю. — Еще немного, километров сорок, и мы отдохнем.

И Вася жмет на акселератор, ветер свистит в окошке кабины, и хлопает парусина, прикрывающая кузов.

Бесконечные желтые холмы и редкие поселки мелькают мимо размеренно и утомительно медленно. Наконец в стороне пути резкий спуск — и перед нами река Аягуз, небольшая, быстрая, мутная, в зарослях лоха, чингиля, ив и тополей. С одной стороны, где она подмывает глинистые холмы, высокий, метров около ста, обрыв. Здесь глубоко, можно искупаться, и вскоре все в воде, уцепились за камни, чтобы не сносило по течению, и торчат наружу только одни головы.

На высоком лёссовом обрыве, на самом верху, все изрешечено норками. Ласточки, щурки, сизоворонки, галки, полевые воробьи щебечут, кричат, распевают, крутятся в воздухе, выглядывают из норок, выскакивают из них и на лету ныряют обратно. Здесь настоящий высотный птичий многоквартирный дом. В нем царит строгое право собственности на каждую норку, занятую семейными обитателями. Вот только немного странно, почему квартиры располагаются только в самой верхней части обрыва.

Из воды никому не хочется выбираться. Не хочется и думать о предстоящем обеде и необходимости его готовить. Все сгрудились в глубокой яме, промытой водой, молчат.

— Сейчас я вам задам загадку! — говорю я своим спутникам, пытаясь поднять настроение. — Посмотрите на обрыв: почему птицы построили свои норки только на самом верху? Кто догадается?

— Все просто. Легче вылетать сверху вниз. Разогнался и полетел! — говорит Володя.

— Слишком высокий обрыв. Сто метров, не меньше, можно набрать разгон и с меньшей высоты, да и на высоту взлетать тоже непросто, — возражает Таня. — Я думаю, они так селятся, чтобы снизу не подобрался хищник.

— Но тогда кошке или лисице проще проникнуть сверху, если кто вздумал полакомиться яйцами или птенчиками, — возражает Николай. — Правда, нужно для этого поработать немало когтями. И еще рыть норы в центре обрыва опасно, сверху упадет кусок глины и пришибет кого-либо.

— Что тут мудрить! — вмешивается водитель Вася. — Какой интерес делать норки посредине обрыва? Сверху из него с высоты все виднее, красивей, вся река, все тугаи как на ладони. Вон у нас в городе какая красотища видна с четвертого этажа. С одной стороны — горы, с другой — город. Никогда бы не поменял на нижние этажи.

— Ты, Вася, неисправимый антропоморфист, — говорит Таня. — Животные в твоей красоте ничего не понимают. Еще знаете, что может быть: птицам больше приходится охотиться в пустыне, и, чтобы не терять высоту, они строят норки на самом верху, ближе к району охоты.

Наступает молчание.

— Ну кто еще скажет? Вы, Александр Петрович, как думаете? — обращаюсь я к научному сотруднику.

— Мне не хочется думать. Устал. Да и не уверен, есть ли ответ на этот вопрос. Вы сами, наверное, давно уже придумали, что и почему.

— Может быть, и да. Но хочется, чтобы все подумали, погадали, — не унимаюсь я.

— Тогда, пожалуй, — нерешительно говорит он, — тут какая-то сложная причина, может быть, давняя привычка, подражание друг другу, влияние каких-нибудь особенных физических факторов среды, инстинкты, наконец…

— И завернули же вы, Александр Петрович. Ничего не разберешь! — посмеивается молодежь.

Тогда все требуют моего объяснения, и мне ничего не остается, как рассказать о своем предположении.

Лёсс — очень твердый, прочный, копать его трудно. В лёссовых обрывах некоторых южных стран человек строил даже пещерные города, и они сохраняются столетиями. В Средней Азии в средние века из многих крепостных укреплений в лёссе были проведены к воде на многие километры потайные ходы, и они до сего времени сохранились.

Лёссовая пустыня была бы безжизненной и голой, если бы ее поверхность не разрыхляла громадная армия живых существ. Многочисленные мокрицы, пауки, жуки, муравьи, неутомимый землекоп — слепушонка — постоянно трудятся, роют ходы, норки, камеры, выбрасывают частицы почвы наружу. Благодаря им поверхностный слой лёсса не менее чем на метр в глубину взрыхлен, в него проникает воздух, просачивается влага. И получается, что незримые землекопы помогают жить растениям, кормящим многоликий мир этих жарких стран. Птицы тоже пользуются слегка взрыхленным поверхностным слоем лёсса: в нем легче рыть норки, тем более что клювы и лапки — слабые орудия. Кому же хочется тратить столько сил на строительство убежища, когда в жизни и без того много хлопот: пищу добывать, потомство воспитывать, от врагов спасаться. Да и в норке, проделанной во взрыхленном слое, лучше фильтруется воздух.

Вот, наверное, главная причина, из-за которой норки щурок, сизоворонок, галок, ласточек-береговушек, да и всей остальной армии пернатых жителей лёссовых обрывов всегда располагаются в самом верхнем ярусе обрывов.

Мое объяснение кажется убедительным, и все готовы с ним согласиться. Только Александр Петрович, как всегда, сомневается.

— Да кто знает, может быть, и так, а может быть, и совсем иначе, — говорит он.

Слушая его, думаю о том, что чрезмерная осторожность в суждениях или нежелание поделиться ими, этот излишний скептицизм ученых всегда приносят больше вреда, чем даже ошибочные, но определенно высказанные суждения, хотя бы потому, что они будят мысль и заставляют искать истину.

Оскудевает мир животных. И это особенно заметно тем, кому перевалило за восьмой десяток. Давно прошли те годы, когда на моей родине, в Уссурийском крае, было изобилие птиц и зверей. Теперь, наверное, и там тоже оскудение. В восьмидесятых годах двадцатого столетия, путешествуя по островам Балхаша, на некоторых из них я застал еще идиллию более или менее сохранившегося мира животных. Но и там появление человека вызывало переполох его обитателей.

Вспоминаю один такой небольшой островок, расположенный в соленой и необжитой части озера Балхаш. Это был последний остров из числа многих, проведанных мною на резиновой лодке с моторчиком…

Вечером затихает ветер, озеро становится гладким и ровным. В его зеркальную гладь смотрятся белые облака.

Редкое состояние беспокойного Балхаша. Ночью завыл ветер, зашумело озеро, и под сиянием луны побежали черные волны со светлыми гребешками. Но вот взошло солнце, пригрело, и снова успокоилось, уснуло озеро.

Сегодня оно особенно красивое, бирюзово-зеленое не только потому, что небо сияет синевой, нет, какая-то особенная здесь вода. Тарахтит моторчик, и навстречу вылетают с острова серебристые чайки. Снизу они такие же — бирюзово-зеленые, нереальные по своей окраске. Птицы летят с озера на остров и постепенно белеют.

Этот остров для нас оказался неожиданным, самым последним, а мы полагали, что посетили уже все острова.