Павел Мариковский - Черная вдова

Все началось совершенно случайно. Через несколько лет разлуки я решил проведать своих родителей. Они жили в Ташкенте. По сравнению с Уссурийским краем и городом Хабаровском, где я родился и вырос, Ташкент мне показался совершенно другим миром. Здесь все было необычно. Значительную часть города занимали небольшие домики, построенные из глины, замешанной на соломенной сечке. Всюду вдоль улиц тянулись глухие заборы-дувалы, аллеи высоких и стройных тополей росли у наполненных журчащей водою каналов-арыков. Светлая почва и яркое солнце слепили глаза. Шумные базары были заполнены овощами и фруктами. По улицам между трамваями и автомобилями двигались тщедушные ослики, они тащили на своей спине непомерно большие грузы. По булыжной мостовой громыхали высокие двухколесные арбы. Иногда степенно проходил караван верблюдов, совершенно равнодушных к городской сутолоке и шуму. Среди пестрой толпы многие одеты в национальные костюмы — длинные халаты, подпоясанные матерчатыми кушаками. На головах мужчин красовались или белые тюрбаны, или маленькие шапочки-тюбетейки, украшенные разнообразными и затейливыми узорами. Иногда мелькали фигуры женщин в парандже. Странное впечатление производили они в этих своеобразных футлярах, полностью скрывавших фигуру. Все это казалось таким необычным…

Стояла осень 1939 года. На деревьях уже пожухли листья, но небо оставалось синим без единого облачка, а солнечные лучи щедро обогревали землю. И еще поражала быстрая смена яркого дня глубоко черной ночью.

Мои родители жили на узкой и извилистой улице за дувалом в небольшом глинобитном домике, в глубине сада среди деревьев. Рядом, пересекая город, бежала стремительная речка Салар. Со всех сторон к ней примыкали такие же, как и наш, маленькие дома с уютными садиками.

Несколько дней я бродил как зачарованный по городу. Во всем и всюду чувствовал совершенно особенный колорит древнего мира Средней Азии, сохранившийся до наших дней. И рядом с этим миром рос и ширился мир другой — больших современных зданий, широких проспектов, покрытых асфальтом. Казалось, будто оба эти мира существовали независимо друг от друга. Потом, как я убедился, впечатление было ошибочным. Старая патриархальная жизнь всюду уступала натиску нового общества большой и многонациональной страны, и этот процесс совершался быстрыми темпами.

Садик моих родителей по-осеннему угасал: яблоки, груши, вишни были сняты. Кое-где еще висели одиночные гроздья винограда, на которых усиленно трудились большие желтые осы. Они жадно выгрызали сладкую мякоть ягод и, насытившись, поспешно улетали.

По земле ползали красные клопики с черными полосками и пятнышками на спинке и брюшке, не обращая на меня никакого внимания, будто уверенные в своей неуязвимости. Иногда проползал большой черный жук и, потревоженный, высоко поднимал заднюю часть тела с длинным отростком, напоминавшем зенитное орудие, угрожая капелькой дурно пахнущей жидкости. В укромных местечках сада прятались пучеглазые жабы. Вечером, вместе со сверчками, они заводили мелодичные трели. По деревьям порхали грациозные маленькие египетские горлинки в нежнейших красновато-коричневых перышках с размытыми голубыми полосками по бокам. Доверчиво поглядывая на меня небольшими черными глазками, горлинки близко к себе не подпускали. С вечера в саду начинали шуршать опавшей листвой большеухие ежики.

Присматриваясь к обитателям сада, я увидел у основания глиняного дувала в небольшой, но глубокой выемке, очевидно, вырытой мышами, блестящие нити паутины. В темноте выемки светлели какие-то аккуратные шарики со слегка оттянутым кверху соском. Я вытащил их палочкой наружу вместе с кучей мусора и множеством сухих трупиков насекомых, перевитых паутинными нитями. Светлые шарики, их было пять штук, меня заинтересовали. Судя по всему это — коконы паука. Я уселся на землю рядом с дувалом, еще немного покопался в выемке, надеясь найти хозяина убежища, но ничего больше не нашел.

К паукам и насекомым у меня давнее пристрастие, и я заинтересовался находкой. Сейчас посмотрю, что в этих коконах. Зацепил ногтем сосок кокона, попытался его разорвать, но его ткань оказалась крепкой. Пришлось пойти за ножницами.

В узком надрезе я сперва увидел рыхлую паутинную пряжу, затем, глубже ее — слой легких белых комочков, оказавшихся линочными шкурками и, наконец, в самом центре в тесном клубке располагалось шаровидное скопление множества маленьких паучков. Каждый из них был немного больше булавочной головки. Потревоженные, они сперва нехотя зашевелили ножками, потом, пробудившись, стали энергично выбираться из кокона, шустро разбегаясь во все стороны. Внешность паучков заметна и красива. Спереди на головогруди (у пауков голова и грудь объединены в одно целое) поблескивало восемь черных глаз, а на брюшке черного цвета несколькими рядками ярко белели пятнышки. Паучки мне очень понравились. Стало жаль тревожить их покой. Очевидно, в коконе, защищенные теплой оболочкой, они должны были провести долгую зиму.

Обитатели кокона мне показались чем-то очень знакомыми, но давно забытыми. И тогда, подумав, я вспомнил, что когда-то прочел небольшую книжку, изданную еще в 1904 году, энтомолога К. Н. Россикова о ядовитом пауке каракурте.

Если бы эти коконы я нашел в пустыне, тогда, наверное, скорее догадался, что это такое. Но здесь, в большом городе, и вдруг — ядовитый паук каракурт!

Отец с сомнением покачал головой, когда я показал ему находку.

— Сколько лет мы живем на нашей Каспийской улице, но никто никогда не говорил, что здесь могут быть каракурты. Впрочем, — добавил он, — надо показать знающим людям. Недавно в газете я прочел о том, что каракуртом занимается узбекский Институт эпидемиологии и микробиологии. Там изготовили сыворотку для лечения людей, укушенных пауком. Руководит этой работой профессор Николай Иванович Ходукин. Обратись к нему.

Институт этот (сокращенное название — УзИНЭМ) находился недалеко от нашего дома. По телефону мне сообщили, что профессора сейчас в институте нет, он болен, но можно позвонить к нему домой. Медлить я не мог, в кармане уже лежал билет на обратный путь.

Когда я сбивчиво и немного волнуясь рассказал профессору по телефону о своей находке, он живо ответил: