Василий Герман - Аркай

Обратная дорога была намного легче. Нарта шла почти порожнём, собачки бежали легко. Все разместились на нарте, видами любовались: цепочкой заснеженных сопок, курящейся вершиной Авачинского вулкана да укутанными в снега редкими селениями в долинах, которые можно было обнаружить по лёгким вьющимся дымкам.

На самом перевале рванул вдруг ветер, метелицу закрутил, ослепил, сбил дыхание. Холодом пронзило до косточек. Собачки морды опустили, шубки распушили. Онолов Андрей мигом с нарты соскочил, перевернул её на ребро. Все к ней привалились, собачки прижались к людям, теплее стало.

— Не трясись! — велел Онолов Андрей Люде. — Это всего только верховик-ветер. Сердитый немножко, да недолгий. В этот час ветры направление меняют, вот на перевале и поднимается толчея. Подождём, однако, а то недолго тропу потерять да загреметь в ущелье.

Он и правда вдруг улёгся, ветер-верховик. Собачки поднялись, повытрясли снег из шубок, и пошла дорога под уклон, всё вниз да вниз. Одна забота у каюра — остолом нарту придерживать. Упряжка отдохнула на спуске, приободрилась и на Береговую влетела бодрым галопом, заливаясь лаем в предвкушении послепоходного угощения.

А как спалось Люде после этого рейса! Только головой к подушкам прилегла — и как в яму, без просыпу и без сновидений.

Люда обо всех этих приключениях рассказывала дома взахлёб. Когда до ветра-верховика дошла, мама не выдержала:

— Что же это такое! Какое легкомыслие! Так ведь замёрзнуть недолго вместе с собачками. Никогда себе не прощу, что разрешила тебе поехать. Думала, лёгкая прогулка, совсем недолгая, а этот каюр увёз детей за сорок километров. У Людочки вон щёки приморожены, ноги истёрты в кровь. Нет, больше это не повторится!

Бабушка помалкивала, а папа был даже доволен.

— Не надо паниковать. Какие там сорок километров! Если только туда и обратно. Ну, намучилась чуток, приустала, зато силёнки проверила. Разве не так?

— Так, так! И я хочу, чтобы вы все побывали на перевале. И ты, папа, и мама, и бабушка.

— Этого мне только не хватало — по сопкам тринадцатой собачкой пыхтеть, — отмахнулась бабушка.

Но Люда видела: кто-кто, а уж бабушка совсем не прочь испытать свои силы.

Этот несчастливый день хорошо начинался. Люда в школу бежала в отличном настроении. Правильно, хоть и не сразу, она решила две каверзные задачки, которые Зоя Николаевна задала ей отдельно. Повышенной трудности задачки, на сообразительность. Люда сообразила. Пересекая собачник, она представила, как в ожидании угощения псы повернут морды в её сторону, станут вилять хвостами и тихонько от нетерпения повизгивать. А рыжий Аркай со своей точёной мордахой останется сидеть у двери сторожки и в ответ на её зов шумно зевнёт, обнажая пасть, навострит уши и тихонько тявкнет. Выйдет Онолов Андрей из сторожки, если он не на своей радиовахте, и скажет: «Прошу не разбалтывать команду!»

Не так вышло. Собачки не пошевелились при её приближении. Аркай находился на своём постоянном месте, но не сидел рыжим столбиком, не встречал Люду взглядом насмешливых острых глаз. Он лежал на боку, странно вывернув заднюю лапу, и что-то на ней вылизывал. И Онолов Андрей не поднял лица, сидел на пороге широко распахнутой двери сторожки и смотрел на ту самую лапу, которую так бережно обхаживал пёс. Люда тоже посмотрела туда и чуть вздрогнула, потому что лапа Аркая выглядела непонятно кривой. Нижняя часть её висела, и виднелась там ранка, из которой выпирало что-то острое. И не сразу до Люды дошло, что лапа Аркая жестоко изломана. Она молчала, чувствуя, как внутри её закручивается и твердеет колючий комок.

— Такие дела, — сказал Онолов Андрей. — Такая обстановочка.

— Как это произошло? — бледнея, спросила Люда. — Как ты, Онолов Андрей, это допустил?

— Как это случилось, Иванова Людмила, я не знаю, потому что ничего не допускал. Неумеха один пожелал даму прокатить с ветерком. Метальник лично ему упряжку снарядил. Собачек плохо поставил, — Андрей помолчал, вздохнул. — Тот нарту не удержал, перевернулся на спуске и врезался в порядок. Собачек помял, Аркая искалечил. Так поступил. Нарту бросил, даму в санчасть повёл: она носик повредила.

— Лучше бы лобик, — мстительно пожелала Люда.

— Лобик целый, а носик распух вроде варежки. Очень привлекательно. Только не в этом дело. — Андрей помолчал и добавил тоскливо: — Аркая Метальник утилизировать приказал.

— Как это утилизировать? — не поняла Люда.

— Очень просто, — жёстко ответил Онолов Андрей. — Утилизировать — это, по Метальнику, значит пристрелить. Чтобы он дармоедом не был. Лечить его тут некому, нет поблизости специалистов.

— Не может этого быть! — не поверила Люда.

— Чего не может быть?

— Чтобы Аркая пристрелили.

— А это может быть? — спросил Андрей и разжал кулак. На ладони его, тускло поблёскивая, лежал патрон от карабина. — Ты просто ничего не знаешь. Метальник говорит: есть такой документ, чтобы больных собак и дармоедов не держать.

— И кто же его убивать станет? — всё ещё не веря Андрею, спросила Люда.

— Кто, кто! Недогадливая. Метальник мне велел. Патрон, видишь, выдал.

И Андрей потёр пальцами красноватую пулю, которой предстояло прервать жизнь рыжего Аркая.

— И ты, Онолов Андрей, сможешь его убить? — с неожиданным презрением спросила Люда. — Выбрось эту гадкую пулю!

— Пуля на учёте, её выбрасывать нельзя. И убить Аркая я не смогу, — отворачиваясь, сказал Андрей. — Да только видишь, как он мучается?

Эти самые слова сказал ему Метальник Савелий вчера вечером. Андрей на вахте был, когда всё приключилось, а когда на место прибежал, приятель Метальника уже был таков. Валялась перевёрнутая нарта, в перепутанной упряжи застряли взъерошенные собачки. Аркай сидел неуклюже, боком, с недоумением разглядывал свою изуродованную лапу, которая не давала ему встать. Метальник Савелий был на месте, пытался распутать, освободить собак. Это у него не получалось. Завидев приближающегося Андрея, он оставил беспомощную возню и мрачно уставился на Аркая:

— Хороший был пёс. Ничего не скажу, хороший. Жалко его.

До Андрея не сразу дошло, почему это Аркай «был». Потом он увидел лапу вожака, и ему самому стало больно. И такой гнев поднялся в нём на человека, который ухитрился так покалечить собаку, что и слов подходящих не нашлось. Попадись в эту минуту ему под руку Метальников приятель, уж он бы ему сказал…

— Жалко пса, — повторил Метальник. — Придётся его списать и, это… утилизировать.

— Как это утилизировать? — не понял каюр.

— Ну, как? — даже как-то грустно пояснил Метальник Савелий. — Прекратить его мучения. Пристрелить, чтобы не страдал понапрасну. А шкуру употребить, как вторсырьё. Рукавицы сшить или, например, унты. Всё-таки польза какая-никакая.