Джордж Майкл - Семья Майклов в Африке

Когда этот фильм постепенно возникал под моими руками, я старался придумать для него название. Слово «Африка», так горячо мной любимое, должно было войти в него непременно. Возможно, мысль, которую я так долго искал, пришла мне в голову как раз в тот момент, когда я смотрел через свой маленький литаскоп на огромного леопарда Скабенга, который весь дрожал от ярости и, выпустив когти, застывал в прыжке.

Ярость — вот что составляет основу жизни в джунглях. Ярость животного, убивающего другое животное, чтобы сохранить себе жизнь. Ярость. Я со своим ружьем был причастен к ней. И я назвал свой фильм «Ярость Африки».

Фильм наконец был готов. Я устроил просмотр для представителей печати и с трепетом стал ждать рецензии. Мои соотечественники, несомненно, должны быть самыми строгими критиками, они заметят малейшее отступление от истины. Однако, к величайшей моей радости, на следующее утро «Ярость Африки» была расхвалена всеми. Газеты называли ее лучшим сюжетным фильмом о диких зверях, созданном в Африке. Я считал это преувеличением, но тем не менее все это вдохновило меня, укрепило мои надежды и придало мне уверенности. Я уже хотел сесть на первый же самолет и лететь в Англию, чтобы попытаться продать свой фильм, но тут ко мне обратился один американский продюсер из Голливуда, оказавшийся в то время в Иоганнесбурге. Он прочел статьи в газетах и просил меня показать ему фильм. Я, разумеется, охотно согласился.

Фильм произвел на него сильное впечатление. Подавая мне свою визитную карточку, он сказал:

— Если вы повезете этот фильм в Голливуд, обязательно приходите ко мне. В моей студии мы приведем его порядок и продадим какой-нибудь фирме покрупнее.

Я взял карточку. Звали продюсера Питер Крафт. Это был человек небольшого роста, очень щуплый, с реденькими черными усиками, с копной черных, волнистых полос и бусинками черных глаз, твердыми, словно агат. (ним была его жена, привлекательная блондинка не старше двадцати четырех лет, с такой фигурой, что могла бы соблазнить и отшельника. Она была моложе своего мужа, по крайней мере, лет на двадцать. Я обещал зайти к ним, если приеду в Голливуд.

И вот 9 сентября 1952 года я отправился в свое первое воздушное путешествие, чтобы попытать счастья в Лондоне и Голливуде. Но, садясь на аэродроме Ян-Смэтс близ Иоганнесбурга в реактивный лайнер «Комета» британской авиакомпании, я даже не представлял себе, что вернусь в Южную Африку только через одиннадцать месяцев. И конечно, мне совсем ни к чему были все те препятствия, разочарования, беды и огорчения, которые я должен был пережить, прежде чем добиться успеха.

Первую остановку я наметил в Бейруте, в Ливане, стране моих прадедов. Отец мой умер в 1945 году, и с его смертью, к сожалению, оборвались все мои связи с: той чудесной страной. В Бейруте жили три его сестры, а также две сестры и два брата моей матери. Я их никогда не видел и никогда с ними не переписывался. О том, что они вообще существуют, я вспомнил только за несколько дней до своего отъезда, когда мать попросила навестить наших родственников. Я решил заехать в Бейрут, но, так как у нас не было ни одного адреса, я не смог предупредить их о своем приезде. Я знал адрес лишь одного человека, с которым отец когда-то вел переписку, и вот в его-то контору я и направился, как только сошел с самолета. Звали его месье Хисаф. Он был небольшого роста, имел внешность образованного человека и прекрасно говорил по-французски и по-арабски. По-английски он знал лишь несколько слов, и поэтому, когда я представился по-английски как «Джордж Майкл, сын Элиаса Майкла, который был, кажется, вашим большим другом», он ничего не понял и весьма вежливо извинился:

— Простите, месье. Я не говорю по-английски.

Как я был в тот момент благодарен своему отцу за то, что он держал нас в строгости, не позволяя детям разговаривать дома ни на каком другом языке, кроме арабского.

— Родной язык прежде всего, — говорил он. — Потом вы можете учить любые языки, но пока вы живете со мной под одной крышей, говорите на моем родном языке.

Как он был прав! Я удивил месье Хисафа, заговорив с ним на безукоризненном арабском языке.

— Я думал, — сказал я, — что вы говорите по-английски.

Он был страшно растроган, когда узнал, кто я такой. Его старческие глаза наполнились слезами, и несколько секунд он держал мои руки в своих, не произнося ни слова.

— Никогда не думал, — вымолвил он наконец, — что доживу до того дня, когда смогу увидеть сына своего дорогого друга Элиаса. Да, это очень важный день в моей: жизни.

Я долго слушал его воспоминания о тех днях, когда он и мой отец были молоды. Потом он стал вспоминать, как отец последний раз гостил в Бейруте. Месье Хисаф признался, что всегда мечтал пойти по стопам моего отца, — но Аллах распорядился его жизнью иначе. Об этом он не сожалеет, утешая себя мыслью, что после смерти будет похоронен на ливанской земле. Мой отец не раз высказывал такое же желание, но оно так и не сбылось.

— Месье Хисаф, мне очень хочется повидать своих родственников. Не могли бы вы показать мне, где они живут?

Он очень удивился, что я еще никого не видел, быстро, сходил за шляпой и тростью и вывел меня на шумную улицу.

— Сначала мы зайдем к младшей сестре твоей матери. Она живет недалеко отсюда, — сказал он, когда мы пробирались сквозь толпу по тротуарам.

Люди вокруг суетились и шумели. Самые энергичные и беспокойные расталкивали всех на своем пути. По булыжной мостовой тянулись навьюченные ослы, погонщики хриплыми голосами выкрикивали:

— Эй, эй, поберегитесь, поберегитесь!

Дорогие «кадиллаки» богатых торговцев беспрерывно сигналили перед верблюдом, который остановился посреди мостовой и задерживал все движение. За нами бежала шумная орава ребятишек, кричавших:

— Бакшиш, бакшиш, во имя Аллаха, бакшиш!

Повсюду около своих товаров сидели на корточках уличные торговцы. Другие расхаживали с лотками на шее, торгуя липкими леденцами и лепешками или же шнурками, щетками и дешевыми гребнями. Продавцы лотерейных билетов тащили их за собой целыми лентами и горланили: «Насиб йя насиб!» (лотерея, лотерея).

Праздная публика прохаживалась по улицам, сплевывая городскую пыль и ритмично постукивая четками. Когда я проходил мимо гадалок, сидевших с поджатыми ногами у своих лотков с песком, они хватали меня за брюки и жалобно выкрикивали какие-то слова, которых я не мог разобрать. Все это было красочно, но убого. Во времена моей бабки жизнь здесь, конечно, была еще более убогой, и теперь я понял, почему ей так хотелось, чтобы ее сын вырастил своих детей в более цивилизованной стране.

— Это старый, бедный район Бейрута, — объяснял мне месье Хисаф. — Простите, что я завел вас сюда, но это самая короткая дорога к дому вашей тетки.