Наталья Пожарицкая - Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

Часть ученых считала, однако, что лучше всего начать работы по акклиматизации в районе Ленкорани. Но выбор пал на Сухуми. Под питомник было отведено бывшее владение хорошо известного в те времена хирурга и краеведа профессора Остроумова — крутые, заросшие субтропической зеленью склоны горы с необычным названием Трапеция.

...В пятидесятые годы вход в Сухумский питомник был со стороны каменной лестницы. Старые, истертые ступени вели на верх горы, с трудом, казалось, отвоевывая место среди буйной растительности, заполонившей склоны. Магнолии, кипарисы, лавровишня, камфорное дерево, пальмы, заросли олеандра, лавра, османа душистого... Каждый куст, каждое дерево источает свой особенный аромат. Во влажном воздухе запахи смешиваются в пьянящий букет, и в нем, словно первая скрипка в оркестре, царит запах магнолии. Душно. Влажно. Забыть о лестнице — и можно представить, что пробираешься сквозь тропические заросли. А здесь еще в помощь воображению откуда-то издалека, из глубины леса, накатывается тревожный гомон обезьяньего стада.

— Сто двенадцать... Сто тринадцать...— считаю я ступени.

Наконец последний пролет — и лестница оканчивается площадкой. В глубине ее — ворота. Вход на территорию института, которому принадлежит питомник. Раньше институт назывался ВИЭМ — Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Теперь ИЭПИТ — Институт экспериментальной патологии и терапии Академии медицинских наук СССР.

Сразу же за воротами начались чудеса. Посреди одной из вольер сидела большая бурая собака и лузгала семечки. Она деловито разгребала насыпанную перед ней кучку семян, выбирала те, что покрупней, забрасывала их в рот и лихо сплевывала шелуху. Я оторопела. «Собака» обернулась. Это была обезьяна. Вытянутая морда ее удивительно напоминала собачью. Вздернутые ноздри придавали обезьяне вид горделивый и независимый.

«Бабушка,— прочла я на табличке перед вольерой,— Вид — павиан плащеносый, или гамадрил».

Из таблички можно было также узнать, что Бабушка — одна из родоначальниц сухумского гамадрильего стада. Вместе с Бабушкой в вольере обреталось десятка полтора ее правнуков — озорных сорванцов-гамадрилят с длинными и любопытными, как у Буратино, носами. В клетке по соседству сидел самец-гамадрил. Плечи его прикрывала роскошная серебристая грива.

— Привет. Ты тоже на практику?

Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Егор. Наш. Биофаковский. С кафедры высшей нервной деятельности. Рядом с ним крутилась рыжая дворняжка.

— На практику. Привет.

— Эх ты-ы-ы... А я скоро уезжаю. Вот жаль. А что будешь изучать?

— Стадные взаимоотношения у обезьян. Способы общения. Выражение эмоций.

— Ах, выражение эмо-оци-ий? Хочешь начать прямо сейчас?

Он подошел поближе к вольере самца-гамадрила, вытаращил на него глаза и широко зевнул. Гамадрила словно ужалили. Он вскочил, резко сдвинул кожу со лба на затылок, да так, что явственно обозначились белые треугольники кожи над веками, и судорожно зевнул.

— Поясняю. Выражение угрозы у самцов-гамадрилов. Эмоция гнева.

Егор снова зевнул. Гамадрил в ответ так распахнул пасть, что ему можно было заглянуть в глотку.

— Обратите внимание на зубы обезьяны, особенно на клыки,— тоном экскурсовода вещал Егор.

Клыки у гамадрила были действительно впечатляющие. Гамадрил и Егор стояли и зевали друг на друга, и я тоже вдруг почувствовала неодолимое желание зевнуть.

— Егор, перестань. Не дразни животное. Ты-то сам что здесь делаешь?

— Курсовую. По цепным рефлексам. Демонстрирую результат.

Он строго посмотрел на собачонку, вертевшуюся около него. Собачонка замерла, тявкнула и подала лапу. Егор сунул ей сахар.

— Стоило, конечно, ехать в обезьяний питомник...

— А я в сравнении, в сравнении. С обезьянами. От низших, так сказать, животных к высшим...

— Ну, если что...

Толпа экскурсантов оттеснила нас от вольеры.

— Значит, так,— заторопился Егор.— Там — дирекция. Там — канцелярия. Все практиканты живут в Директорском доме. Оформляйся и приходи. Да. Имей в виду. Будет собеседование. У директора. Ну, давай...

Он свистнул собачонке и поволок мой рюкзак в гору.

В те годы институтом руководил И. А. Уткин. Человек необычайного обаяния, ума, интеллигентности. Он рано умер, совсем в молодом возрасте, внезапно, от сердечного приступа, оставив по себе добрую память у всех, кто был с ним знаком.

...Директора не было. Собеседование проводил научный сотрудник института Борис Аркадьевич Лапин. Теперь он ученый с мировым именем. Действительный член Академии медицинских наук СССР. Б. А. Лапин уже больше двадцати лет бессменно руководит работой института и питомника. Он вложил много труда и энергии для того, чтобы создать в Сухуми крупный приматологический центр мирового значения. Его доброжелательную поддержку испытали многие из тех, кто посвятил себя изучению обезьян.

Была беседа. Спокойная. Доброжелательная. Борис Аркадьевич выслушал план предполагаемых наблюдений, посоветовал, как их лучше организовать, порекомендовал литературу, порасспросил о Москве, об университетских моих учителях, особо — о Михаиле Федоровиче Нестурхе.

Остаток дня ушел на оформление. Вечером, когда откатила последняя волна посетителей и сотрудники института разошлись по домам, в питомнике стало таинственно и пустынно. Почти без сумерек наступила ночь. Запели цикады. Замерцали во тьме огни светляков. Острее стали запахи. Явственней звуки. Я стояла на террасе Директорского дома и вслушивалась в голоса засыпающего мира.

«Ой-ой-ой-ой...» — разнеслось вдруг в тишине.

«Эва-эва-эва-эва...» — ответил кто-то скрипуче.

— Кто это? — шепотом спросила я у старожилов.

— Гелады. Завтра увидишь.

Гелады жили в вольере, в тени старого платана. Самочку звали Суматра. Самца — Целебес. Целебес был размером с крупную собаку. Весил он эдак килограммов под двадцать и был весьма живописен. Сам коричневый, а на груди сердечко розовой кожи. Еще по кусочку розовой кожи над веками. На плечах — шелковистая мантия. На физиономии бросались в глаза мощно выступающие надбровья и круглые челюсти. А нос — будто кто его вмял в глубь лица. Под каждой скулой тоже по вмятине. В общем, типичный гелада-самец. Вот только вместо длинного хвоста с кистью, полагающегося геладам, у него торчал куцый обрубок. В одну из холодных по сухумским понятиям зим Целебес отморозил хвост, и его пришлось ампутировать.

Суматра вдвое меньше своего повелителя. Маленькая, изящная, темно-шоколадного цвета, она была необыкновенно мила. Сердечко розовой кожи на груди у нее периодически вспухало горошинами, и тогда казалось, что среди шелковистой шерсти светится коралловое ожерелье.