Артур Гайе - Сафари

Дорога оттуда обычно продолжается часа четыре, но у меня на эту поездку ушло почти четыре дня. Сначала наш автомобиль задавил теленка из стада туземцев мазаи, а когда мы вытащили его из-под колес, разразилась первая гроза. Через полчаса стало так темно и хлынули такие потоки, что я не мог отличить, едем ли мы вдоль дороги или по руслу реки Веру-Веру. Вскоре мы застряли. Пришлось выгрузить все, втащить машину на холм и по колено в воде переносить в нее наши вещи. То же самое произошло при следующем подъеме. Такие злоключения стряслись с нами еще раза два, а затем настало утро. Взошедшее солнце осушило на нас грязь, и мы могли соскоблить ее ножами. Выехав в степь, мы застрелили антилопу и съели ее зажаренную печенку в качестве завтрака. Через полчаса разразилась очередная гроза; при этом мы случайно угодили в ручей и пока снова все выгружали, вытаскивали с помощью восьми мазайских быков наш автомобиль, чинили его и вновь нагружали, опять наступила ночь, и на нашу беду снова началась гроза. Так прошел второй день. На третий день у нас кончился бензин, и Томас Балдан отправился на ближайшую ферму, чтобы попросить лошадь и поехать верхом в Моши за топливом для машины. Я тем временем застрелил дрофу и зажарил ее на костре, куда набросал пропитанной маслом шерсти, употребляемой для чистки автомобиля, так как дрова отсырели. Потом я занялся отскабливанием от досок распустившейся известки и обратным водворением ее в мешок. Почтенный торговец из Индостана уступил мне ее в виде одолжения за тридцать марок, а половина ее оказалась пеплом.

Незадолго до захода солнца мы с новым бензином опять загромыхали полным ходом и вдруг со страшной силой наскочили на каменный выступ при переезде в брод реки Зоньо. Пострадал нос Томаса, а также передняя ось автомобиля и еще многое. Жалкие остатки моей извести расплылись по реке Зоньо. Тут мы с Томасом дуэтом выпалили два-три изречения, взятых, поверьте, не из библии. Оставив все в клокочущей воде, мы поплелись пешком через степь домой.

На следующий день одиннадцать моих молодцов перетаскивали наш груз на головах, а два автомобиля и дюжина быков вытащили искалеченную машину и доставили на ферму Балдана.

После этого мы принялись за постройку дома. Первым делом вырубили и расчистили в густом кустарнике место для стоянки. В виду довольно неприятной близости льва, негры тщательно заплели все отверстия в кустах колючими ветками. К вечеру второго дня вершина моего холма была тщательно очищена от всякой растительности за исключением двух больших деревьев, нарочно оставленных мной для тени. Трое из моих людей сидели на самом верху холма с молотами и кирками и, сбивая твердое острие скалы, взывали к милосердию Аллаха.

Я вычистил для себя местечко под засохшим толстым и высоким деревом, чтоб устроить там свою мебельную мастерскую. К сожалению пришлось при этом потревожить три семьи, имевшие право на это же жилище и занимавшие в дуплистом дереве три этажа. В нижнем этаже жил престарелый медоед со своей женой. Я от души жалел, когда с ним в первый же вечер приключилось несчастье: он попал в силки, поставленные для леопарда, и так как при всех моих попытках освободить его прищемленную лапу он яростно рычал и молниеносно поворачивал оскаленную пасть, я принужден был в конце концов пристрелить его. Это был самый крупный медоед, из всех виденных мною. Все, кто рассматривал впоследствии его шкуру, говорили то же. В Африке его шкура висела над моим обеденным столом, а дома она висит в моем кабинете. Зато я хорошо позаботился о его вдове: ежедневно клал ей перед дуплом кусочек мяса, несколько бананов, а иногда даже немного меду.

Второй этаж в этом дереве занимала многочисленная семья сов, каждый вечер затягивавшая хриплыми голосами глубоко печальную перекличку. Верхний этаж занимал ястреб, — философ, презиравший мир с высоты своего величия.

Уравнивание холма было длительной и тяжелой работой, но выбивание отверстий для свай в этой каменистой почве, состоящей из вулканического пепла, туфа и твердых как стекло пород лавы, представляло форменную муку, и Аллах действительно не мог сердиться на своих черных детей, если они при каждом ударе молотком призывали его на помощь, так как около половины этих ударов попадало на их собственные руки.

Наконец и это дело было закончено. Наступили дни, когда в бесконечной тишине нашей степи ничего другого не было слышно, кроме песен моей пилы и рубанка и стука моего молотка. Все мои молодцы рассыпались по лесу, чтобы нарубить строевого леса и нарезать лиан, прутьев и лыка. Ими связывают все части в африканских постройках, и это держит крепче гвоздей и винтов.

Негры умеют и знают значительно больше, нежели мы это себе в Европе представляем: они удивительно хорошо плетут, вырезают по дереву, и также куют. Они могут за две недели научиться играть на музыкальном инструменте, передавая любую мелодию, в шесть недель они могут научиться языку, но с трудом понимают, что такое прямая линия! Когда я клал рядом с приволакиваемыми ими гигантскими змеевидными деревьями прямую доску и настойчиво указывал им на разницу, стараясь объяснить, какой вид должно иметь прямое дерево, они не понимали. «Эгээ наона заза, бана» (Я теперь вижу), — бормотал малый, засунув палец в рот, и отправлялся со своим ножом в окрестности за новым деревом, а вечером появлялся со стволом дерева в виде ползущего червя. Мне не оставалось ничего другого, как пойти самому в лес и отметить деревья, подходящие для постройки.

Бревна крепко вколотили в почву на расстоянии полуметра друг от друга. В верхний вилообразный конец вставили и прикрепили стропила для крыши. Затем с наружной и с внутренней стороны каждого ряда бревен привязали длинные прутья на расстоянии ладони один от другого. Образовавшуюся таким образом решетку заполнили и замазали «одонго». Прилагаю тут же рецепт одонго: находят постройку термитов, разбивают ее ссохшуюся, твердую как камень красную глину, смешивают ее с одной третью свежего коровьего помета и поливают водой, затем самый сильный негр колотит в общественный барабан, а остальные несколько часов подряд танцуют в этом месиве. Если затем хорошенько замазать полученной массой все бревна и прутья, получится такая стена, которую не пробьет даже носорог.

До сих пор мы носили воду наверх из реки. Поэтому я с первого же дня приступил к рытью колодца. Это было не трудно, пока рыли толстый слой чернозема и лежащий под ним слой из легких вулканических извержений, но когда начались твердые порфировидные породы, тогда мои молодцы стали смотреть на рытье колодца, по два часа в день, как на какое-то наказание. Вскоре это наказание стали называть «бана гайе»; когда кто-нибудь из людей, даже по африканским понятиям, был слишком ленив, его приговаривали к лишней смене для рытья колодца. Больше других выпадало таких принудительных смен бедному Улимали. Он всегда отсутствовал, когда бы я, весь в поту, не показывался из-за моего рабочего дерева, чтобы произвести подсчет людей, занятых постройкой дома. Тогда мне оставалось только сильно потянуть носом воздух кругом, и, благодаря особому резкому запаху, можно было тотчас же разыскать Улимали. Обычно я находил его сидящим задумчиво и тихо в тени кустов, где попрохладнее.

Читать дальше