Артур Гайе - Сафари

— Конечно! Даже позже, — мой автомобиль нуждается в починке и вряд ли будет готов раньше, чем завтра вечером. Но разрешите мне пригласить вас сегодня отужинать со мной. Не могу похвалиться изысканным меню, но повар у меня хороший, и найдется также бутылка хорошего вина. Эту бутылку сотерна — вино моей родины — я берег на тот случай, чтобы отпраздновать свой отъезд из этой проклятой страны. Надеюсь, что завтра я навсегда покину ее, и вы, вероятно, составите мне компанию. Не правда ли? Вечером я зайду за вами. Au revoir, monsieur! [22] До свиданья!

Когда он вышел, меня поразила тишина, царившая в моей комнате, и я вновь погрузился в то полусонное состояние, в котором пребывал все время.

После зрелого размышления я пришел к выводу, что мне ничего другого не остается, как использовать эту возможность. Бели бы я вздумал телеграфировать отсюда доктору Целле, то мог бы получить деньги только в Адисе, а что касается фотографического аппарата, то вообще неизвестно, пришлют ли его мне. Добраться же до столицы с моими несколькими грошами в кармане было бы весьма затруднительно. Самое разумное, конечно, было доехать с этим французом до Асмары и оттуда по телеграфу затребовать денег. Через два дня деньги могли быть уже там, и я мог бы купить себе дешевенький аппарат и продолжать свое путешествие.

Но уже, конечно, не в Абиссинии, несмотря на то, что для моих читателей эта страна, может быть, и представляла собой много интересного.

Француз ответил вежливым поклоном, когда я выразил согласие поехать с ним, а я от души пожалел, что судьба послала ему такого скучного компаньона, как я. На другое утро я вместе с ним приступил к починке автомобиля, который был основательно поврежден. Работа эта доставляла мне удовольствие: она отвлекала мои мысли от постигшей меня утраты.

Вспоминая это путешествие на автомобиле, я удивился, как мы тогда не сломали себе шеи на этих проклятых дорогах, то есть, вернее, это был только слабый намек на дорогу, которая, очевидно, была размыта непрекращающимися ливнями. Правда, сейчас дождей не было, и почва совсем высохла: мне казалось, что с той ужасной ночи ни разу не было дождя. Хотя, пожалуй, я ошибался — в день нашего отъезда был небольшой дождик и на другой день тоже. Но эта свежесть была мне даже приятна, потому что постоянное сидение на одном месте и монотонный шум мотора усыпляли меня и направляли мои мысли все в то же русло. Уровень воды в реке, где потонули мои вещи, значительно понизился, но все же нам стоило больших усилий переехать ее на автомобиле. Когда мы, преодолев это, уселись за обед, то решили, что ехать сегодня дальше нет никакого смысла; поэтому Мабилар согласился на мое предложение переночевать здесь. После обеда я не мог усидеть на месте, меня тянуло туда, в лес, на могилку моего мальчика.

На самом краю громадного скалистого плато возвышалось пять больших камней, возле них из трещины скалы пробивалось молодое кедровое деревце, в его свежей светло-зеленой листве шумел ночной ветер, ярко-зеленый мох виднелся в углублениях скалы, а вереск склонял свои пышные ветви на гладкие камни. Судорожно сжимая руки и закусив губы, стоял я перед этими надгробными камнями. Здесь спал вечным сном мой мальчик!

Мне казалось, что я уже подавил в себе дикие приступы отчаяния, но, когда вновь увидел это место, мое сердце вновь облилось кровью при мысли о непоправимости того, что произошло.

Мне казалось, что голова моя раскалывается на части. Я снял кожаный футляр браунинга, висевший у пояса, и устало посмотрел в долину. Сидя здесь, я почувствовал вдруг смертельную усталость: я устал жить.

За мной лежал густой девственный лес; вечерние тени упали на его темные верхушки, очертания горы выделялись на светлом фоне неба, тишину нарушало только журчание бегущего в долину ручья. Я сидел не шевелясь: горе терзало мое сердце. Возле моих ног пробежала пестрая ящерица и исчезла в трещине скалы. С кедрового дерева раздался легкий свист, в ответ на который послышался слабый боязливый писк, и из пещеры мимо наваленных мной камней пролетела маленькая серенькая птичка и с веселым щебетанием взлетела к своему другу на дерево. За эти десять дней молодая парочка уже успела свить себе гнездо. Картина всепобеждающей жизни!..

Растроганный, посмотрел я на птичек и встал. В последний раз взглянув на эти камни, я простился с маленьким Мо, лежащим под ними, который так любил меня! И я также любил его и никогда не забуду этого прелестного ребенка! Теперь я снова одинок и для того, чтобы быть свободным, не хочу знать привязанностей!

Мне казалось, что я чувствую, как кровь капля по капле отливает от моего сердца, когда я медленно уходил с этого места. Но по наружному виду я ничем не выдал себя, когда подошел к своим спутникам.

Ничего, кроме частых поломок автомобиля, не нарушало однообразия нашего путешествия. Последняя по ломка, произошла совсем близко от Асмары — нам оставалось не больше получаса езды до города. Мабилара это привело в такое бешенство, что он, схватив молоток, изо всех сил ударил по автомобилю между газовым баллоном и охладителем, так что все крутом зазвенело. Затем он запустил руку под сиденье, достал оттуда громадный ящик папирос и с этим единственным багажом двинулся в город, приказав повару и монтеру дожидаться здесь, пока из города прибудет телега за багажом, и, дав последнего пинка ни в чем не повинной машине, он пошел рядом со мной по дороге.

Итак, я опять пришел в гостиницу с бумажными цветами на столиках, в которой я останавливался три недели тому назад, но только теперь я пришел одиноким.

Через три дня я получил денежный перевод, соболезнующее письмо и сообщение, что мне в Аден выслан фотографический аппарат со всеми принадлежностями.

Я написал отчет о том немногом, что я видел в Абиссинии, послал подробное письмо Кольману, которое далось мне нелегко, и в тот же вечер уехал из Асмары по направлению к берегу Красного моря.

У меня была мысль переехать Красное море, направиться в Аравию и по тому берегу, не спеша, доехать до Адена, но, принимая во внимание громадную сумму денег, которые я потерял, я не мог позволить себе приобрести нужных для путешествия верблюдов и нанять проводников, и поэтому я воспользовался случаем — доехал на арабском «диу» до Ассаба. Проезд на старом заплесневевшем судне был мне даже приятен и стоил очень немного. Я получил в свое распоряжение дырявую койку в маленьком загоне, в который можно было войти только согнувшись. Кстати сказать, он кишел мышами и крысами.

Райс — владелец судна — был тихий и набожный человек. Когда была хорошая погода и нечего было делать, он молился; когда была плохая погода, он еще усерднее молился; если же бывала буря, то он не молился, а действовал, и надо сказать — со спокойной решительностью. Единственным пассажиром, кроме меня, был один сомалиец, который вначале держался очень холодно, замкнуто, но после одной бурной ночи, когда я, балансируя, как жонглер, вскипятил чайник на своей спиртовке, он, выпив чашку чая, оттаял, и с тех пор мы сделались друзьями: он рассказал мне много ценного о своей стране и ее обычаях. Правда, из его рассказов можно было сделать вывод, что поехавшему в эту страну европейцу отрежут там голову, за это девяносто пять шансов против пяти, — но я решил противопоставить этим девяносто пяти процентам свое хладнокровие и оптимизм.