Артур Гайе - Сафари

Подъем становился все круче, но странно, что сегодня восхождение мне и моим спутникам доставалось легче, чем вчера. Когда мы снова присели при свете сверкающего солнца, нас неожиданно закрыла тучка, с непонятной быстротой появившаяся из пустого пространства, и засыпала наши согнутые спины колючими ледяными иглами. Метель, словно бриллиантовый дождь, играла в косых лучах солнца. Облако повисло на одной из лап ледника. Ионатан посмотрел туда и что-то пробормотал. Честный Думу, несший спотыкаясь мою камеру, внезапно прошептал: «Нахака кабица, бана!» (Я больше не могу, господин!) Осторожно поставив камеру на песок, он бросился во всю длину на землю и натянул свой шерстяной колпак на лицо — движение, которое я часто наблюдал у умирающих аскари. Я дал ему глоток коньяка и сейчас же отослал в пещеру к ожидавшим нас сотоварищам. Камеру взял Ионатан и поплелся с ней вслед за мной. Еще через несколько сот шагов слабый возглас дошел до меня сквозь бесконечную пустоту; это Биена сообщала мне, что сестра ее не может продолжать путь и что она последовала за Думу. Я и Биена продолжали карабкаться вперед. У Ионатана, лицо которого стало пепельно-серым, я забрал камеру и потащил ее дальше.

Я боролся за каждый шаг вперед. У меня опять пошла кровь из носа и горла, а под конец и из ушей. Предо мной возвышалась скала фиолетово-темного песчаника; я хотел взобраться на нее, чтобы впервые снять панораму ледника; но на первом же подъеме у меня потемнело в глазах, и я вместе с моей камерой скатился вниз.

Неизвестно, сколько времени я оставался без сознания. Когда я открыл глаза, то увидел Ионатана, примостившегося немного ниже меня, и услышал его бормотанье. Вероятно он опять читал молитвы. Но Биены я, к великому моему удивлению, не видел нигде. Я стал звать ее и Ионатана, но мой голос был так слаб, что не доходил даже до Ионатана. Тогда с тяжелым сердцем пришлось отказаться от почти достигнутой вершины. Я спустился, скользя на штанах по песку и щебню, и увидел прямо под собой сидящую Биену. Мой крик не достигал ее, но брошенным маленьким камешком я попал в нее. Она встала и медленно подошла ко мне. Лицо ее было бело, как полотно, а губы — сини. Первым делом мы все отпили из бутылки с коньяком, затем я посоветовал девушке пойти обратно, но она отрицательно покачала головой и энергично зашагала вперед.

Задыхаясь, я вновь взобрался до песчаника скалы. Предавшийся полной апатии Ионатан, после моего продолжительного бомбардирования в него камнями, подал мне камеру, и я, стоя наверху, шатаясь из стороны в сторону, снял панораму ледника. Как раз когда я кончил, Биена, несколько ушедшая вперед, внезапно покачнулась и, упав навзничь, осталась неподвижно лежать. В это время густая, серая туча, как чудовищная змея, перекатилась с восточной стороны ледника и покрыла ее маленькую фигурку, одетую в хаки.

Я стоял и смотрел на нее, понимая, что каждая секунда промедления может оказаться гибельной. Я знал, что здесь бывают снежные бури, налетающие сразу чуть ли не из голубого неба, и через несколько минут после жгучего солнца может наступить такой холод, от которого трескаются камни.

Но я сам внезапно окоченел и онемел, я почувствовал себя не в силах сделать еще хотя бы один шаг; мне казалось, будто у меня иссяк последний запас сил в мускулах и мозгу и мое тело превратилось в пустой мешок кожи. Меня охватило отчаяние, хотелось броситься на землю, лежать и больше ничего!

Ветер обсыпал мое лицо снежной пылью. Буря стонала и завывала в ледяных ущельях, словно раненый зверь. Я пролежал вытянувшись не больше десяти секунд. Но этих нескольких секунд полного покоя было для меня достаточно, чтобы освободиться от опасного приступа горной болезни. Быстро добрался я до Биены, привел ее в себя и поставил на ноги несколькими каплями коньяка; когда из снежной метели показалась фигура Ионатана, я без слов указал им обоим вниз.

Только один момент я был в нерешительности, — неужели я не смогу и во второй раз подняться на Кибо, неужели я должен теперь бросить все перед последними семью-восемьюстами метров пути? Нет, погода может внезапно измениться к лучшему, а пока я отдохну! Ветер пронизывал до мозга костей. Я втиснулся как можно глубже в расщелину скалы и попробовал спокойно и глубоко дышать. Но сейчас же холод стал пробирать меня снизу, и я ощупью установил, что сидел прямо на льду. Мое тело тряслось от холода, а дикий ветер вырывал у меня последний пригодный для дыхания воздух. Я понял, что мне необходимо идти или назад или вперед, но нельзя оставаться на месте.

Крепко держась обеими руками за выступ, я стоял сильно нагнувшись, чтобы противостоять буре, и со злобой глядел на бесконечные массы все время набегавших из глубины неба туч. Раньше часа, а может быть даже двух или трех часов, эта буря не пройдет, а до тех пор я мог раз десять умереть. Я вскинул на плечи штатив моей камеры и зашагал вниз, подгоняемый ветром.

Вторично попробовать подняться на вершину было невозможно; мы сегодня же должны были спуститься в хижину Петра, так как дров у нас могло хватить только до сегодняшнего вечера. Для того же, чтобы из хижины еще раз подняться сюда, у нас не было с собой достаточно продовольствия. Сейчас же внизу под скалой из песчаника я встретил вышедших в поиски за мной Думу и Улимали с фонарями; сильно согнувшись, они пробирались вперед, борясь против снежной метели. Я знал, чего это стоило несчастным неграм, и запомнил их поступок навсегда.

До трех часов пополудни мы спали в пещере, как убитые. Затем мы сожгли последние дрова, чтобы сварить для всех кофе, и пустились в обратный путь при чудном солнечном сиянии и совершенно тихой безветренной погоде.

Сверкающие ледники Кибо поднимались к голубому небу, тихие и величественные, и близко глядел на нас сверху шлем вершины.

Низменность была сплошь закрыта безбрежным морем облаков, клубящихся в непрестанном движении. Словно затерянный остров, выделялось плоскогорье посреди него. Направо виднелись причудливые формы вершины Кибо, налево — темные циклопические сооружения Мавенци, между ними ровная, сероватая, пустынная поверхность седловины, а дальше небо и облака.

На небе уже зажглись звезды, когда мы достигли хижины Петра, усталые, голодные, а главное мучимые жаждой. Там мы выпили весь запас чая и кофе, съели в полнейшем молчании каждый по два или по три бифштекса и залегли спать. Я проснулся через час и до утра не мог заснуть от переутомления.

Без особых трудностей и приключений мы на следующий день после обеда прибыли в хижину Иоанна, на три четверти разоренную и раскраденную. Здесь, на опушке девственного леса, мы провели тихие послеобеденные часы, глядя на изумительную поляну, сказочно пестревшую цветами и бабочками. Здесь же мы переночевали, хорошо отдохнув во время спокойного, глубокого сна, а на другое утро отправились по еле заметным тропинкам в глубь леса. Около полудня в этой сырой тенистой чаще стало пасмурно. Насыщенные водой туманы тянулись сквозь своды высоких деревьев и падали вниз бесконечным мелким дождем. Узкие тропинки становились все более непроходимыми, все чаще мы соскальзывали с них, и кто-либо из носильщиков со своей тяжелой ношей спотыкался о корни и камни. Но совершенно скверной стала дорога после того, как стаду слонов вздумалось сойти вниз под гору как раз по нашей тропинке! Тут дорога превратилась в длинную цепь глубоких ям, вроде больших баков для кипячения белья. Каждая яма была до краев наполнена красноватой, глинистой жидкостью. В некоторых из них вода была зеленоватого оттенка, и жидкость оказывалась значительно гуще, — это были те ямы, в которых слоны оставили о себе «память» в виде лепешки величиной с большую голову. Как раз в такую яму угодил ящик со всеми моими снимками Кибо.