Артур Гайе - Сафари

Спокойно, как если бы он это делал уже давно, Хатако изложил боевое задание своим солдатам, поправил на одном из них ремень и увел свой отряд.

Фельдфебель молча стоял с заложенными за спину руками, и его глаза, холодные и светло-зеленые, как море его голштинской родины, глаза, которых боялись аскари, так как ничто от них не ускользало, не нашли к чему придраться. Он следил взглядом за новым ефрейтором и, почти не шевеля губами, проговорил себе под нос:

— Прирожденный командир отряда, но только до тех пор, пока он не почует запах крови. Тогда все пойдет к черту — если только я не ошибаюсь в нем, как дурак…

И он вернулся в свою канцелярию.

Из бойниц, прорезанных в толстых стенах башни, открывался вид на склоны гор и на серо-желтую бесконечную равнину. Вблизи ярким светло-зеленым пятном выделялись банановые рощи, более темной полосой стелилось поросшее кустарником плоскогорье, а над ним высился мрачный, серо-зеленый дремучий бор. Медленно плывущие громады облаков окутывали верхний край леса и скрывали далекие высоты страны духов, к которым с мучительной тоской стремился взор Хатако.

Он оторвался от них и стал внимательно вглядываться в равнину. В сияющем блеске утреннего солнца стелилась она под голубым небом. Леса, тянувшиеся вдоль течения рек, темными полосами бороздили ее однообразную желтую поверхность, в бесконечной дали слившуюся с небом. С южной стороны даль замыкала серебристо-серая громада горы Меру, а на севере волнистый простор степи ограничивали высокие и крутые склоны синеватых Паре.

Как ни вглядывались зоркие глаза Хатако в желтую равнину, они не видели, чтобы там внизу отряд людей приблизился к высокой горе…

Здесь, наверху, под крышей из листьев, устроенной над зубцами башни, чтобы защитить караул от стрел, было прохладно и тихо. С гор долетело дыхание свежего утреннего ветерка. Под его дыханием зеленое море банановых рощ легко рябило и волновалось, как вода в озере. Над светло-коричневыми крышами деревенских хижин поднимался дым очагов, петухи криками приветствовали утро, а из дремотных зеленых глубин рощи раздавалось глухое мычание коров. На красном песке плаца, озаренного золотым солнечным светом, бродили куры, а на флагштоке трепетал большой трехцветный флаг.

Вся обозреваемая Хатако местность имела мирный будничный вид. Не мирный и не будничный вид имела лишь тощая фигура одинокого старого марабу, который, неподвижно и безмолвно стоя на одной ноге, словно отдавшись печальным размышлениям, внимательно рассматривал белый человеческий череп, валявшийся в песке у самых ворот лагеря.

Хатако равнодушно посмотрел на марабу и задумчиво устремил взор на веселую зелень бананов.

Там притаились мятежные вадшагга, сотни, быть может, тысячи… Они тихо залегли в зеленом сумраке и поджидали. Тысячи темных глаз были устремлены на эти белые стены; они ждали возвращения своих братьев, спустившихся на равнину, чтобы перебить этих чужестранцев прежде, чем они успеют вернуться в свой укрепленный лагерь. Тогда они будут праздновать первую победу. Их стройным женам придется быстро и без счету подносить горшки бананового пива, веселящего дух воинов; затем колдуньи в одеянии страшных привидений, стуча костями и звеня бубенчиками, будут исполнять дикие пляски духов, а их король, великий Мели, обратится к ним с речью и пообещает храбрым воинам коров, земли и женщин, а трусам — топор палача. Тогда громко протрубит рог, призывая к последней битве, оглушительные крики полчищ Мели разбудят эхо ущелий, и звезды холодным светом озарят тысячи поднятых копий и мечей. И тогда в лагере затрещат ружья аскари и револьверы офицеров, тогда пушки будут с ревом выбрасывать чугунные ядра, а стоящие под чехлами новые орудия, о существовании и действии которых не знает еще ни один дшагга, с воем вопьются своими длинными железными зубами в толпы врагов, и зубы эти будут лопаться и сокрушать своей страшной начинкой тела воинов Мели.

Хатако видел, как эти пушки мгновенно обращали в щепки огромные стволы деревьев. Это было давно, когда эти новые орудия были привезены из Момба и солдат обучали стрелять из них.

Он высунулся в одну из бойниц и со злобной насмешкой вглядывался в лесные убежища вадшагга. Он отлично знал, что наутро после боя тела их воинов будут валяться высокими грудами там на песке, и у старого марабу будет много еды и мало времени для размышлений. Но, как прежде, будут возвышаться эти белые стены…

Зачем, в сущности, вадшагга хотят разбить себе головы об эти каменные стены? Они ничего не выиграют даже в случае победы! Они ведь не получат ни складских припасов, ни ружей убитых аскари. Ведь все заберет себе король, а они останутся его рабами, останутся добычей мазаи, которые снова начнут совершать разбойничьи набеги на богатую страну дшагга, и их король не сможет их защитить — ведь так было с их отцами, когда ими правил отец Мели! Эти рабы — дшагга будут умирать под стенами крепости, а оставшиеся в живых будут работать в деревнях затем, чтобы обогатить властолюбивого, алчного Мели…

— Мели! — Это слово вырвалось из груди Хатако, как грозное рычание леопарда. Его длинные коричневые руки судорожно сжали каменные края бойницы, словно желая их обломать, и под изрезанным складками лбом смертельной ненавистью загорелись темные глаза. Он задрожал и начал беспокойно бегать по тесному помещению. Все его существо было так преисполнено разгорающейся жаждой мщения, что он не расслышал, как к нему обратился один из аскари. Тот с изумлением взглянул на метавшегося Хатако и задумчиво пробормотал:

— Е-е-амекоа, вациму квели саса (Теперь он совсем рехнулся). Омбаша (ефрейтор), э-э! — окликнул он его.

Хатако резко повернулся.

— Что?

— Кто-то поднимается по лестнице, я думаю, что это бана полковник.

Хатако посмотрел на него рассеянным взглядом и глубоко вздохнул. Он решил, как ему заполучить короля дшагга, который принадлежит ему, ему одному…

Полковник поднялся на башню с самым молодым из лейтенантов. Хатако вытянулся и отрапортовал:

— Омбаша Хатако и четыре аскари несут караул, бана полковник! Ничего нового…

Полковник сделал знак «вольно», и маленький лейтенант бросился к Хатако, протянул к нему руку и затараторил на забавном диалекте, представлявшем смесь немецкого с одним из африканских наречий.

— Хэлло, Хатако, старый бродяга! Ну, ты снова попал в хорошую переделку там, в горах? Теперь пришло времечко, которое тебе по душе, верно? Теперь ты можешь изрубить своих черных братьев в котлеты! Видишь, ты уже произведен в омбаша, а если ты будешь и дальше так же отличаться, то тебя произведут в фельдфебели! И тогда мы сможем снова отправиться на охоту и подстрелим симба, правда? Но почему ты корчишь такую рожу, как обезьяна, которую укусил за хвост скорпион, э-э?