Юрий Куранов - Избранное

Где вода, там и туман. Моря собирают над собой не туманы, а тучи, и не просто тучи, а целые державы туч. Они стелются над океанскими просторами, поднимаются над планетой и обрушиваются на берега ураганами, чудовищными и неотвратимыми, как войны. Ломаются и тонут суда, разлетаются в щепки самолеты, берега опустошены, и люди в бессилии протягивают руки к небу или закрывают голову и бегут невесть куда.

Вдоль рек туманы движутся, как флотилии; они плывут, послушные течению вод, и слышен шелест в них, как будто переговариваются паруса. Речные туманы — странники; они тоже должны куда-то двигаться, заглядывать в каждую лощину, расстилаться по лесам, по луговым долинам. Они повсюду пришельцы, то добрые, то дурные.

Я видел, как над Глубоким в ясном предвестии утра собирался туман. Он закутывал сразу все три губы нашего озера. Он даже не поднимался из воды, а возникал как бы из ничего. Ровный до какого-то добродушия, спокойный, он густел и превращал озеро в неведомую страну. Так возникают сказки, когда нельзя сказать, кто их сложил, из чего, а просто сказка появилась — и все. На той стороне деревня исчезла. И ельник подле нее исчез тоже. Вместо ельника возвысился какой-то скалистый остров, и на острове образовалась башня. Башня, высокая и гордая, совсем как Гремячая на Запсковье. Она насторожилась и напряженно всматривалась во все стороны сквозь туман, ожидая врагов и не давая им подойти незамеченными. Я бросился в лодку и поплыл к этой башне. Башня его появлялась, то исчезала среди тумана. Она следила за мной, может быть предполагая во мне гонца, который на всех веслах спешит принести тревожное известие: надвигается нашествие или мор. Мне даже почудилось, будто башня раз или два ударила гулким звоном, дабы я не заблудился и знал, что меня настойчиво ждут. Но туман начал рассеиваться, и я увидел на берегу холмистый ельник и одинокую, в стороне, большую ель, которую по мощи можно было принять за башню. Туман рассеивался и, мне кажется, не поднимался. Из него начал покрапывать дождик. Крупные, но легкие капли принялись падать на большом расстоянии друг от друга, так что трудно было сказать, дождь это или нет.

Во всяком случае, когда я вернулся к школе и поднимался тропинкой, по кленам, березам и липам расходился звучный, равномерный грохот. И я понял: это туман играет свой утренний медленный марш. В нем не было тревоги, птицы пели, как это всегда бывает хорошим утром, и было ясно, что день наступает погожий.

Погожие дни всегда хороши над озерами.

Если встать на берегу озера Ладожского, за спиной оставить Приозерск, город с прежним названием Кексгольм или Кёкисальми, а еще раньше Корела, так стоять и смотреть вперед, того берега не увидишь. Не такое это озеро, оно похоже на море. Берега его висят в воздухе там, где упираются в небо. И совсем неважно, небо ли спустилось в воду или берега рвутся в воздух. Ведь цвет воды и неба одинаков: белесый, северный, чуть жемчужный. Нужно смотреть туда, в сторону острова Валаам. Он рассыпал вокруг себя полсотни мелких островов, загромоздился скалами и соснами. То заповедная земля художников русской пейзажной кисти, куда выезжали они на лето из каменных звучных залов. Те скалы помнят походку Шишкина, Якоби, Куинджи. Но стоишь, смотришь, и такое ощущение, словно это берег или Белого моря, или самого Ледовитого открытого океана.

Спускаешься ли тропой к озеру Рица. Оно лежит в глубоком разгорье, обрамленное — да, именно обрамленное — еловыми, пихтовыми и кленовыми лесами. Оно лежит, полное сознания своей притягательности, как женщина, которая знает, что мимо нее трудно пройти. Вода, почти бездонная, высвечена здесь и там глубокими лучами южного солнца. С дальнего берега, из ресторана, выплясывает бойкая музыка, и прогулочные катера, новенькие и лихие, катают по глади веселую публику. К такому озеру подходишь с опаской и неуверенностью, достоин ли ты сюда прийти. Так подходишь к хорошо ограненному, редкому изумруду или другому подобному камню, которого давно уже нет в ежедневном обиходе и для тебя он — редкость. Даже в поэтических описаниях, когда сравнивают что-либо с драгоценным камнем, сразу же теряешь доверие и восприимчивость к сравнению. Отсюда все время хочется уйти, подозревая, что слишком долго здесь ты задержался. И только путевочные туристы да отпускники себя чувствуют здесь в своей тарелке, потому что уверены: им эта Рица и уготована.

Надолго можно задержаться где-нибудь в Саянах, на Ойском, скажем, озере, что в трех километрах левее и выше трактовой станции Оленья речка. Но и там не всякому уютно. Уютно здесь рыбаку или охотнику. И озеро, и река, из него вытекающая, оживлены хариусом. Берегами ходит медведица с пестуном и медвежатами. К высоким гольцам и на таскылы уходят от комаров маралы. Осенней порой они зычно кричат, и зов их крест-накрест ходит над озером, от вершины к вершине. Ночами здесь одиноко и страшно. Тьма обступает костер вплотную, пустынная тишина. Даже ветер не посвистывает в поваленных временем и грозами кедрах. Кажется, что, кроме костра, ничего нет на всем свете. Даже нет палатки, которая всего в десяти шагах от костра. Когда же взойдет луна, глазу непривычно и дико. Голые каменистые громады лежат отчужденно. Они не то что молчат; они враждебно онемели, словно человек для них диковинное создание, впервые появившееся здесь, от которого ждать можно чего угодно. Словно ты и есть на луне, среди багрово-пепельных нагромождений или где-то на десятки миллионов лет позади. Того и жди, что из черной воды высунется диплодок с головой овцы, шеей змеи и туловищем чудовищно разбухшего слона, со взглядом тусклым. В его глазах даже не светится отблеск луны. Здесь нужно жить пустынникам и философам, для которых все земное ничтожно и не представляет человеческого смысла.

Я рад, что пришел на Глубокое. Здесь вытянулся вдоль песчаного берега и чуть поднялся в гору спокойный поселок. Он потеснил старый лес и высадил свои деревья. Он весь под сенью листвы. Поначалу в нем разглядишь не очень много домов. Друг другу они не мешают. Вдоль воды поселок поставил магазины, почту, столовую, деревянные домики интерната. Он поставил на горе каменную школу в три этажа, а на другой горе — клуб. Глубокое рано засыпает, и уже к десяти часам горят окнами только клуб, да опустевший магазин, да фонарь на небольшой площади перед правлением совхоза. В темноте изредка прожурчит и вспыхнет фарами мотоцикл. Это кто-то возвращается из гостей или из клуба, а может быть, ездил в соседнюю деревню запоздалый человек по делу. Над Глубоким и окрестными деревнями горит своими красными огнями телевизионная вышка. Последний свой огонь она держит на высоте двух сотен метров, этакая сельская Эйфелева башня. В небольшой столовой здесь уютно, всегда немноголюдно, желающего ждет небогатое меню с едой дешевой и приготовленной чистоплотно и вкусно. Под вечер за столиками усаживаются рабочие, пьют себежское пиво и вполголоса судачат о том да о сем. Народ здесь разговорчивый, приветливый и доброжелательный, как берега и воды этого озера.