Пётр Столпянский - Старый Петербург: Адмиралтейский остров: Сад трудящихся

5-ое. Весь нижний этаж под всем зданием и в некоторых местах в среднем этаже займутся кладовыми, в нижнем же этаже корпуса к монументу подле павильона сделана большая кузница. Все сии комнаты, магазины и кладовые для безопасности от огня будут со сводами».

Мы текстуально переписали пояснительную записку Захарова, и современный читатель едва ли сможет из этого пояснения составить себе должное представление о проекте Захарова. А этот проект является, если не лучшим, то одним из лучших памятников раннего Empirе’а, того Empire’ когда он не потерял всей своей древней красоты линии и вдумчивости, порожденной требованием эпохи.

Расшифруем записку архитектора, объясним ее словами и покажем на этом проекте, на этом здании, что архитектор может вполне ясно и чересчур убедительно говорить не человеческими словами, а архитектурными формами, и этот своеобразный язык архитектурных форм не менее понятен, не менее ясен, чем обыкновенная человеческая речь; разница только в одном — человеческая речь скоро смолкает и забывается, речь архитектурными формами чересчур монументальна и способна пережить века...

Было ли приказано, или это произошло по инициативе художника, в сущности, почти безразлично, важны лишь конечные результаты, но в новом Адмиралтействе сохранен петровский план — построение Адмиралтейства покоем, — но старое содержание влито в новые формы, в формы архитектуры, как будто совсем не подходящей ко времени Петра, в формы архитектуры Empire, и в результате появилось нечто и грандиозное и монументальное.

Бесконечно длинные степы всегда являются при постройке покоем; стены эти при Петре, в Петровском Адмиралтействе, были без проемов, окна и двери выходили на внутренний двор — для стиля Empire оставить пустые стены невозможно, правда, окна будут изящны и просты, они не будут кричать, не будут назойливо выделяться из фасада, своими «empir’ истыми», если так можно выразиться, формами, они сохранят прежнее впечатление однообразной стены. Украшением будут те большие порталы, которые увенчают конечные выступы на углах площади и рассекут боковые фасады: они придадут однообразной длинноте стены законченность, взгляд на них успокоится, и мощные колонны порталов создадут впечатление вполне законченного. И этим устройством, бесконечно простым устройством, Захаров достиг того, что уничтожил впечатление от однообразности длинной стены.

Затем Захаров обратил усиленное внимание на центральную часть Адмиралтейства, на петровский спиц. И здесь заговорили Захаровские камни.

Адмиралтейство — центр морской жизни, это то учреждение, которое дает смысл существования всем морякам. Безусловно оно должно иметь чисто морской характер, специфически морской, так сказать. Но разберемте характер моряка и не забудемте, что дело идет о начале XIX века, когда царило только парусное судно, когда пароходов не было, когда о сверхдредноутах мечтать было невозможно и когда борьба между судами на море происходила на «абордаж»...

Как характеризовать моряка? Пожалуй, лучшую ему характеристику дал Купер в своих романах, назвав своих настоящих моряков — «морским волком».

Да, морской волк. Грубая наружность, присутствие большой физической силы, заметная коренастость, какая-то как будто неуверенная или растерянная походка на земле, сильное расставление ног, чтобы соблюсти больше равновесия, обильная растительность на лице, придающая лицу какой-то особый жестокий вид, отрывистый, лаконический язык (ведь в бурю, в грозу не много поговоришь на море,—приходится коротко кричать), частые жесты — вот характерные черты «морского волка».

Но наружность обманчива. Под этой жестокой, неуклюжей оболочкой бьется нежное, сочувствующее сердце, всегда велика потребность творить добро и вполне осознаны и свой долг и свои права... И слово моряка твердо так же, как те скалы морского берега, которые в бесконечной ярости в течение тысячелетий хочет сокрушить морской буран, но терпит фиаско в своих попытках и разбивает о скалы свои могучие волны в легкую зыбь... Затем у моряка — не забудем, мы опять подчеркиваем, что речь идет не о современном моряке, который только в микроскопической дозе сохранил черты былого «морского волка», речь идет о моряке XVIII века, о моряке паруса — бесконечно сильно развито стремление итти вперед. Покинув берег, отдав себя в распоряжение коварной стихии, моряк — истинный моряк, повторяю, моряк—идеал, если так можно выразиться — стремится ехать все вперед и вперед в бесконечно туманную даль, открывать новые земли, неведомые острова, находить ту таинственную птичку, которой шкурки под названием «райской птицы» доставляли в Европу голландцы, но шкурка постоянно была без ножек, и выросло убеждение, что бог не даровал райской птичке ног, что она на может присесть на землю, а живет свой короткий век в воздухе, в вечном порхании, в вечной игре переливов своего радужного наряда; находить тех «дивих людей», о которых сохранились такие причудливые рассказы... И зыбь спокойного моря надоедает моряку; попутный ветер иногда делается скучным, и моряк — вспомним нашего поэта Лермонтова с его дивным восьмистишием, в котором как в зеркале отразилась психология моряка:

Вот тот портрет моряка, который рисовался нашим предкам, который идеализировался писателями того времени, после того как Христофор Колумб открыл Америку, после того, как стали открываться — иногда ценою жизни — новые и новые острова, после того как отважный Беринг погиб в своем стремлении из Азии перейти в Америку...

Но если можно достаточно ярко характеризовать психологию моряка словами, если выдающиеся поэты умели дивными созвучьями своих стихов рисовать нам психологию моряка, то как должен поступить архитектор, имея в руках грубый вещественный материал...

Идите к Адмиралтейской башне, встаньте перед ней и постарайтесь проникнуть в замысел большого мастера.

«Моряк по внешности груб», «моряк обладает физической силой», «моряк способен бороться с ураганами, бурею» —и вот, как выражение этой физической силы, этой мощи — перед вами возвышается дорический сплошной монолит с грубыми, громадными воротами. Да, этот монолит может быть основанием, он много может снести, на нем можно смело возводить постройку— и появляется второй этаж башни. Дорический стиль здесь заменен ионическим; мощность, фундаментальность уступают место изяществу, грации, красиво белеет эта колоннада ионических колонн на дорическом фундаменте, и глубоким по замыслу является дополнение к этим колоннам в виде ряда статуй. Здесь уже говорится о человеческом созидающем духе... Но эта вторая часть башни должна быть только переходом к самой существенной, самой выразительной части постройки — к Адмиралтейскому «спицу», как писал сам творец, к той «Адмиралтейской игле», которую так поэтически воспел Пушкин. И — посмотрите еще раз на рисунок, на фотографию, хотя не забудьте, что никакой рисунок, а тем паче фотография, не смогут передать всей прелести воздушной перспективы, — и вы увидите, что трудно найти более подходящий рисунок линий, рисунок перехода одних частей в другие, купола в лантернер (в фонарик), а последнего в сверкающий золотой шпиц, как это удалось Захарову: стремление к бесконечному, стремление все вперед и вперед рельефно отражается на этом удивительном шпице...