Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища

— Ура!

— Да здравствует свобода!

— Долой полицию!

Отряд наш у конторы задерживаться не стал, а пошел к казармам. К нему позади пристроился народ. Шумит, волнуется. Солдаты идут в ногу, шаг в шаг, а народ — гурьбой. И все поют. Слова-то мало кто знает, так подпевают отряду. Он в лесу еще спелся. И «Марсельезу» пели, и «Варшавянку», и еще какие-то песни. Словно на крыльях тебя поднимают — вот какие песни! От конторы до казарм — не близкое место. Дорога узкая, по бокам сугробы, пеньки, накрытые снежными шапками. Так люди-то растянулись по всей дороге. И флаги появились.

С флагом-то к нам первым у конторы присоединился драгер Ведерников. С ним были все в куче рабочие с драги и даже военнопленные, среди которых я сразу узнал с красной повязкой на рукаве замотавшего голову шарфом Августа Касаутского. Увидев меня, он поднял кулак вверх:

— Революциён гут! Рот фронт!

— Ага, гут, гут! — кричу ему. — Свобода! Теперь домой пойдешь.

Казарму стражников окружил народ. Они жили уже в новой казарме. Окошки высоко, не как в других бараках. И крыльцо высокое да широкое сделано посредине. На этом крыльце, бывало, ингуши рассядутся на ступеньках, как воронье, и лопочут что-то по-своему. А теперь все закрылись, попрятались в своих конурах.

Перед крыльцом мы остановились. Илья Штин прицепил на дуло карабина белый платок и вместе с отцом поднялся по ступенькам. На стук долго никто не отвечал. Потом в окне возле двери показался высокий худощавый ингуш. Глаза черные, как угли, да и волосы тоже, только седые на висках. В шапке с красным блином на макушке. В черкеске. На груди с обеих сторон в матерчатых обоймах патроны. На поясе, туго затянутом, кинжал с серебряной рукояткой.

В толпе, как увидели ингуша, закричали:

— Вон он, вон он, начальник ихний.

— Чего еще с ними разговаривать? Спалить их вместе с казармой, да и всё!

— Потешились над народом, хватит! Отошло время!

Толпу успокоили. А ингушу знаками дали понять: дескать, выходи на переговоры. Тот ушел. А вскоре их трое вышло на крыльцо. Все в бурках. В глазах злые искры, а бегают глаза из стороны в сторону.

— Чива надо? — сердито спросил ихний-то старший.

— Сдайте оружие, — сказал отец, — и отправляйтесь отсюда подобру-поздорову.

— Нет, аружие не сдадим.

— А я приказываю, именем революции!

— Какой революций? Наш хозяин акционер заграница живет.

— Ну вот и поезжайте к своему хозяину. А оружие сдайте… Чудаки вы, право! В котелке-то у вас, видно, плохо варит. Продались буржуям и думаете — ладно, неохота горбом, честно добывать хлеб. На конях-то гарцевать да народ пороть нагайками куда легче… С вами разговаривают по-хорошему, а вы этого понять не хотите.

Толпа у крыльца стоит, слушает, на ступеньки напирает. Видит, стражники еще ломаются. И загудела, заволновалась. Люди настолько разгорячились, что пар от них идет.

— Самосудом их! Чего еще с ними церемониться?

— Братцы, за шкирку их! Еще шеперятся, сопротивляются, продажные души!

— Правильно! Бей их, гадюк!

Кто-то поджег в толпе бумагу и бросил на крыльцо. Начальники стражников сразу будто обмякли. Вспомнили, должно быть, как в прошлое лето их казарму палили. А дело-то к ночи. Кто может ручаться, что снова казарма не превратится в костер?

— Ладна, — сказал старший горец, — винтовки сдадим.

— Вот, давно бы так! — сказал отец.

Вскоре на крыльце лежала куча карабинов. Тут же ящики с патронами в обоймах.

— Теперь сдавайте кинжалы, — приказал отец.

Ингуши побледнели, переглянулись.

— Слушай, начальник! — обратился старший к отцу. — Кинжал не можем сдавать. Горцу без кинжала нельзя. Аставь, пажалуйста. Абычай, закон не разрешает без кинжала.

— Казак без шашки хуже старой Палашки! — заметил кто-то из лесных товарищей.

— А, вон что? — молвил отец.

Он тут же вынул из ножен кинжал у старшего ингуша, оглядел блестящий, как зеркало, клинок с двумя лезвиями, а затем сунул конец кинжала в щель на бревне стены и обломил.

— На, возьми, — сказал он, подавая хозяину рукоятку кинжала с обрубком клинка. — Вот так надо обломать у всех. Понял?

Гудели ингуши, как растревоженные галки. Но что поделаешь? Сила силу ломит.

Ребятишки собирали потом осколки кинжалов на заснеженном крыльце казармы, бегали по прииску и всем их показывали:

— Вот какие зубы у стражников. Обломала их новая власть.

Отца-то моего на Благодатном прииске поставили на́большим. Совет объявили рабочих да солдатских депутатов. Прямо на улице выбирали. Смотрителя Пименова хотели на тачке вывезти в разрез, но отец да драгер Алексей Прохорович Ведерников (его тоже в Совет послали) отговорили народ. Дескать, Пименов-то не очень вредный был. Пусть остается, работает под нашим началом. Он всего один инженер на весь Благодатный прииск.

Совет-то все делал против шерстки акционерам. Постановил работать на драге ли, на шахте ли — везде только по восемь часов. А мальчишек так совсем запретили на работу брать. Пускай, дескать, учатся. Для всех малолеток к осени школу откроем. И верно, открыли потом.

Профсоюз тоже появился. Этот за порядком на производстве следил, чтобы все было честь по чести: чтобы работа длилась сколько положено, чтобы деньги из конторы выдавались вовремя, чтобы вачеги были тем, кто лопатой орудует, кочергой или топором. Теперь правда повернулась лицом к рабочему человеку, все стало на его стороне. Акционерное общество заставили повысить заработок всем рабочим.

Высокий забор вокруг казарм военнопленных убрали. Немцы и австрийцы свой комитет выбрали. Стали вольными, как все. В комитете в этом немец Август Касаутский был да австриец Кукушка из лесной братии. Настоящей-то фамилии его не запомнил: больно долгая, выговорить ее, так язык сломаешь.

Я тоже нашел себе дело. Записался в рабочую дружину. Вместе с Епишкой Туесковым записались. Золото в конторе охраняли, порядки соблюдали на прииске. На рукавах-то у нас красные ленты нашиты были.

Акционеры по-старому золото забирали себе. Временное правительство не велело их трогать. Вообще правительство в центре было ненашенское. Буржуи в нем сидели. И войну с германцем не хотело бросать. До победного конца собиралось драться. А разве солдатам и рабочим от этого не тошно? Зачем народу война? Ну ее к лешему! Чем дольше война, тем больше жертв, тем голоднее. Хлеба и того не стало. Очень у нас на прииске недовольны были Временным правительством. Собирались, митинговали. А что слова, хоть сколько кричи, шуми, когда у власти в центре буржуи.

Да ладно, недолго это продолжалось. Спасибо, на выручку пришел Ленин, большевики. Осенью, по первому снежку, сшибли Временное правительство и объявили власть народа на местах. Землю и что на ней есть — драги там, бутары, шахты, заводы — все отдали народу.