Виктор Савин - Чарусские лесорубы

Грузовая машина плавно бежала по деревянному настилу лежневой дороги к далеким синеющим горам. По сторонам мелькали леса, болота, крутые овраги, на дне которых струились светлые, точно хрустальные ручьи. В кузове машины ехали на лесозаготовки рабочие. Народ был разный, набранный с бору да с сосенки: в деревнях, в городах, на железнодорожных станциях, на пристанях. Люди молча поглядывали на незнакомые места, у каждого были свои думы, надежды.

На замусоленном сундучке спиной к шоферской кабине сидел угрюмый, давно не бритый мужчина в сером стеганом ватнике. Во всей фигуре чувствовалось что-то суровое, нелюдимое. Он хмуро поглядывал на пестрое скопище пассажиров, чаще всего взгляд его останавливался на немолодой, но еще довольно свежей и красивой женщине в солдатской гимнастерке, расположившейся посредине кузова с двумя белокурыми девочками.

За спиной женщины на ящике примостился молодой, сильно загоревший парень с бойкими глазами, одетый в грязный измятый костюм. Он запустил руку в чужую сумку и начал там рыться.

Человек, сидевший на сундучке, вдруг свел брови.

— Брось, Гришка! — буркнул он.

Парень, точно подстегнутый кнутом, съежился. Убрал руку из сумки и укоризненно поглядел на товарища.

— Брось! — еще раз сказал человек с сундучка.

Парень, как ни в чем не бывало, потуже натянув клетчатую кепку на лоб, начал насвистывать мотив песни «Далеко в стране Иркутской».

Лежневая дорога, в начале прямая, как стрела, стала извилистой: ныряла под горки, вздымалась на крутые подъемы, огибала каменистые сопки — шиханы. По обеим сторонам громоздились штабеля бревен, поленницы дров. Там, где еще недавно стояла сплошной стеной тайга, остались белесые пни и чахлые рябинки.

С высокого увала, куда поднялась машина, открылся вид на озеро, окруженное домиками.

— Вот и Чарус, наш леспромхоз! — махнув рукой в сторону озера и поселка, сказал парень с темно-рыжими бакенбардами на впалых щеках, уполномоченный по оргнабору Иван Шевалдин. Он сидел у левого борта кузова среди девчат.

— Такая глушь! — разочарованно молвила толстая деваха. — Тут только медведям жить да вон таким дяденькам, — кивнула она на угрюмого человека.

Тот уставился на нее остекленевшими глазами, шевельнул желваками.

— Не понравится — сбежим, — заявила бойкая черноглазая смуглянка. — Я уже четвертый раз завербовалась. Побывала в Донбассе, в Ленинграде, в Казахстане. Теперь на Урале думаю испытать счастье.

— За длинными рублями летаешь? — усмехнулся Шевалдин.

— В аккурат! Попал пальцем в небо. Не летаю, а жизнь пробую. Хочу знать, где, какая она есть. Моя старшая сестренка жизнь начала с фронта. Была снайпером, связистом. Сколько стран повидала. Ну, а мне бы по своей земле поездить.

— Пока хвост не привязан.

— Кто мне его привяжет?

— Муж!

— А я замуж и не думаю.

— Решила, значит, бобылкой прожить?

— Бобылкой? Нет! Оставаться в старых девах не собираюсь, но устрою свою жизнь так, как мне хочется. Некоторые девчата сидят дома, киснут, ждут, кто бы посватал… Я не такая. Я сама возьму счастье за рога. Придется, так с боем возьму. И подружку свою Паньку в люди выведу, — кивнула она на толстую деваху.

— Храбрая! — усмехнулся вербовщик.

Женщина с детьми, заинтересовавшись разговором, спросила:

— Девушка, вам сколько лет?

— Двадцать два. А что?

— Вы не знаете еще жизни. Не такая она уж простая, как вам кажется. Не всем подряд выпадает счастливая судьба.

— Старо, тетенька, — «судьба, судьба». Мы сами делаем свою судьбу… Верно, дяденька? — подмигнула она угрюмому человеку.

Он посмотрел на нее сурово, пристально, но ничего не ответил.

Машина вкатилась в поселок лесорубов. Среди сиротливых высоких сосен-семенников в один порядок стояли лицом к озеру рубленые избы и длинные приземистые бараки.

Свернув с лежневки и лавируя между пнями, автомашина подошла к празднично украшенному бараку с широким крыльцом посередине. Над крыльцом развевался флаг. В простенках между окнами — лозунги, красочные плакаты. По обе стороны крыльца, образуя нечто вроде коридорчика, стояли нарядные, обвитые пихтовыми венками, доска показателей работы леспромхоза и Доска почета с портретами передовиков производства.

— Приехали с орехами. Ну, курносые, вылезайте! — Шевалдин поднялся, опираясь на плечи девчат. — Располагайтесь пока тут, возле конторы. Я к директору.

И пошел в барак, припадая на скрипучий протез.

В одной половине барака помещался клуб с небольшой сценой, библиотека с читальным залом и уютная комната отдыха, в которой вовсю гремел радиоприемник. В другой половине барака, разделенной полутемным коридором, с обеих сторон было много дверей, обитых войлоком, а одна — белой жестью.

Шевалдин вошел в комнату, над дверью которой было написано «Секретарь». За барьером у пишущей машинки сидела полная, краснощекая девушка в ярком цветастом платье.

— Машенька, здравствуй! — сказал вербовщик. — Как живем-можем?

— Ваня! Приехал? — обрадовалась девушка. — А мы тебя ждем не дождемся. Скучно без тебя вечерами. Соберемся в клубе и слоняемся из угла в угол. Без гармониста, как без рук. Значит, сегодня, Ваня, потанцуем?

— Это еще бабушка надвое сказала.

— Почему?

— Народ придется на Новинку везти.

— Без тебя увезут.

— Я привез, я должен и разместить. Народ, понимаешь, с гонором. Так что, Машенька, сегодня я еще в командировке.

— Но ведь на Новинку уехал директор.

— Выходит, Якова Тимофеевича у себя нет? — сказал Иван и, кивнув на противоположную дверь, спросил: — А Зырянов тут?

— Борис Лаврович у себя в кабинете. На обед не пошел, ждет тебя с народом.

Зырянов ходил по ковровой дорожке от стола к двери. Это был высокий молодой человек с живыми карими глазами. Вскоре после войны он окончил Ленинградский лесной институт, получил диплом и поехал работать на Урал. Год пробыл в лесоустроительной партии на Северном Урале, затем ему предложили работу заместителя директора по политической части в Чарусском леспромхозе. Зырянов долго колебался. Стать политическим работником на лесозаготовках — дело не простое. Правда, он в лесу родился, в лесу вырос, любит лес. Это одно.

Другое дело — руководить людьми. Для этого нужны уменье, опыт, талант. В обкоме партии его уговаривали: мол, надо попробовать, готовым работником никто не рождается. Зырянов согласился.