Станислав Олефир - Иду по тайге

Хочется подкрасться к уткам поближе, но не стоит их тревожить. Через пару часов им предстоит новая дорога, и кто знает, что их ждет за другим перевалом.

Представь такой случай. Отправились вы с товарищем на прогулку и где-то у таежной поляны встретили кедровку, кукшу и ворона. Ты, конечно, узнал их сразу. Темно-коричневое оперение кедровки усыпано белыми пестринами, конец хвоста окаймлен белой полосой, подхвостье тоже белое. Кукша одета в буровато-серый наряд, хвост у нее ярко-рыжий, на голове хохолок. Ворон крупнее кукши и кедровки, черный, тяжелый, клюв у него большой и длинный. Спутать этих птиц трудно, а вот твой товарищ спокойно заявляет, что все они обыкновенные вороны и никакой разницы между ними нет. Тебе даже стыдно станет за такого товарища…

Но вот вы вышли к болоту и вспугнули небольшую буровато-серую птичку с длинными ногами и тонким клювом.

— Что это за птица? — спросит тебя товарищ.

— Кулик, — ответишь ты. — Они всегда у болот водятся.

— А как этот кулик называется?

— Я же сказал, кулик, и все, — будешь настаивать ты. — Что здесь непонятного?

Теперь стыдно за тебя. Ведь кулик — это общее название очень многих птиц: плавунчиков, турухтанов, песочников, улитов, кроншнепов, бекасов — всех и не сосчитать. Только у нас на Севере разных куликов более сорока, и каждый; естественно, имеет свое имя, а то и несколько.

Долина, в которой лежит наш поселок, знаменита тем, что в ней прямо из-под земли бьют ключи. В таком ключе можно сварить картофелины или узелок риса. И еще вдоль этой долины проходит птичья дорога. По ней утки, гуси, кулики осенью летят в теплые края, весной — обратно.

Первыми отправляются кулики, через неделю гуси с утками, затем лебеди. Когда пролетают лебеди, наступают морозы, и уже зима.

Путь у птиц неблизкий. Одни зимуют в Африке, другие в Южной Америке, третьи в Австралии. Летят птицы ночью и на рассвете, а днем отдыхают на озерах и речках. Здесь они кормятся, спят, приводят в порядок перья. Такие места я называю птичьими станциями.

В нашей долине их три. На Щучьем озере останавливаются черни, гагары, свиязи. Гремучий плес нравится чиркам и шилохвостям. Гуси отдыхают на Лосином болоте. Гусь — птица осторожная и садится только в открытых местах. К тому же корму на болоте много: шикша, голубика, трава разная.

А вот кулики в нашей долине станции не имели. Шумнут над головой, пропищат жалобно «ти-ви-ти, ти-ви-ти» и направляются к перевалу. Хоть и устали, и есть хочется, а нужно лететь дальше.

И вдруг станция появилась. Соорудил ее мой товарищ Васька Чирок, работающий в совхозе бульдозеристом. Он и в самом деле немного на чирка похож. Маленький, остроглазый, и нос лопаткой.

Как выстроили у нас ферму, бригадир дал Ваське задание осушить торфяник. Сел Чирок на бульдозер и прокопал вдоль торфяника глубокую канаву. Вода в нее сбежала, и стал торф легким да ломким. Чуть пальцами придавишь — он уже крошится. Такой торф как удобрение на полях рассеивают.

Пробивая канаву, Васька неожиданно открыл теплые ключи. Никто и не предполагал, что они там могут быть. Как достиг двухметровой глубины, так ключи и забили. Чирок с бульдозера спрыгнул, руку в воду сунул, а она теплая. Мороз за пятьдесят градусов, река до дна промерзла, а в чирковой канаве только пар гуще. Нигде ни одной льдинки.

И стали каждую весну здесь кулики на отдых садиться. Придешь вечером к торфянику — тут тебе и перевозчики, и улиты, и турухтаны. Вдоль канавы бегают, дерутся, червяков из земли длинными клювами добывают. Шумно, колготно.

Так что теперь у нас появилась и куличиная станция. А называется она Васькины ключи. Хорошо называется, не правда ли?

Канава у торфяника длинная. В самом ее начале глубокая яма, в конце перекат. За перекатом уже речка. На ее берегу гора пней. Их Чирок выгреб бульдозером из торфяника. На пнях любят отдыхать совы и ястребы. Как только прилетят кулики, эти разбойники тут как тут.

Во многих местах стенки канавы оплыли, и получились уютные пляжики. Солнца сколько угодно, а ветер почти не залетает.

Кулики прибывают небольшими стайками. Опустятся на берег, и сейчас же каждый принимается отыскивать себе удобное местечко.

Плавунчикам хорошо. Они прямо на воду садятся. Там и едят, там и отдыхают. Первая появившаяся на воде мошка им достается. Турухтанам-самчикам, наверно, и в пустыне Сахаре будет тесно. Чуть что — в драку. Им бы отдохнуть с дороги, а они целый день канаву делят. То в одном месте сцепятся, то в другом.

Бекасы жмутся поближе к прошлогодней траве. Трава рыжая, бекасы рыжие — поди разгляди.

Самые миролюбивые из всех куликов турухтаны-самочки и песочники. Собьются в стайку у самой воды и дремлют тихонько.

Большому улиту, что стоит на одной ноге у переката, такая картина действует на нервы. Он направляется к стайке и пристраивается рядом с песочниками. Те потеснятся: пожалуйста, мол, очень рады. А улит чуть постоит и ни с того ни с сего крылья как распахнет! Они у него огромные. Одним махом куликов в воду столкнет. Те в крик. А он радостно так: «ули-ули-ули!», описал круг и сел у переката…

Хуже всего зуйку. Его обижают все, кому не лень. Это, наверное, от того, что на груди у зуйка нарядный галстук, на глазах очки-полумаска. Словно на бал-маскарад собрался. Остальные кулики по сравнению с ним замарашки. Вот они его и гоняют. Турухтаны клюют, песочники клюют, даже перевозчик и тот норовит ущипнуть.

Искал-искал зуек себе место, потом отчаялся, взлетел и сел на снег, что по обе стороны от канавы лежит. А по снегу трясогузки бегают, комариков собирают. Зуек им приветливо: «пиу-пиу», они в ответ: «цвик-цвик» — давай, мол, к нам. Зуек приосанился, даже выше стал и принялся вместе с трясогузками за комарами гоняться.

С куликами не ужился, так хоть среди трясогузок своим себя почувствовал.

Ночью все кошки серы — зимой все турухтаны друг на друга похожи. Кулики как кулики. Пестренькие, голенастые. Тихие, мирные. Весной же самцы преображаются. Вокруг клювов у них вздуваются розовые бородавки, на шеях вырастают пышные ожерелья, по бокам головы невесть откуда поднимаются пучки длинных перьев — «ушей». И самое интересное, что наряд-то у каждого петушка особый. У одного он белый, у другого фиолетовый, у третьего еще какой-то.

Иным становится и характер самца. Чуть заметит самочку — заволнуется. Потом распустит воротник и давай бегать по берегу. Бегать негде — он на месте вертится. То присядет, то расправит крылья, а то трястись начнет, словно пыль стряхивает.

Самочка стоит в стороне, будто это ее и не касается. Но это так только кажется. Гляди, около самого азартного плясуна собрались уже три самочки, а у того, что лишь ногами шевелит, — ни одной…