Анатолий Онегов - За крокодилами Севера

Местный проводник доставлял их на лодке к месту ловли, насаживал им на крючки червей — состояние московских любителей северной рыбалки было таковым, что они самостоятельно не могли не только насадить червя на крючок, но и удержать в руках удилище. По этому случаю проводник из местных, взявший на себя все заботы о заезжих рыбачках, не только насаживал им червей, но и привязывал удилища к руке своего подопечного и вместе с ним доставлял попавшуюся на крючок рыбу в лодку.

Погудев и почудив с пяток дней, культурно отдыхавшие, отправились к своим столичным офисам, оставив после себя анекдоты-быль об удилищах, привязанных к руке, и о том, что за время пребывания в поселке, опустошили чуть ли не все соответствующие запасы в местном магазине…

Что ждет мое море Онего, все еще живущее думой о лучших днях, если в памяти его остаются пока только такие вот пьяные анекдоты?..

Простите, что я отвлекся от самой рыбной ловле, хотя мог бы еще и еще рассказывать вам о пойманных во время этих путешествий неплохих окунях и вполне приличных щуках. Но так уж вышло — не только поклевки, подсечки и желанные трофеи остаются с тобой после многих наших нынешних дорог-путешествий.

Свое двухлетнее рыболовное путешествие вокруг Онежского озера заканчивал я на берегу Пелусозера, километрах в ста пятидесяти от моря Онего, уже на пути в Каргополь… Хоть и не хотелось мне сначала навещать озеро и деревню, где обитал с 1980 по 1991 год, но не выдержало сердце, повернул я руль своего «уазика»-буханки резко налево, когда поравнялся с дорогой, уходивший к моим прежним владениям…

Вот и гора Горнюха, с которой видно все мое прежнее озеро. Внизу, под горой, моя прежняя деревушка, где по зиме теперь давно уже никто не живет… Вот и мой дом. Окна целы, целы и двери, но уже распахнутые — без запоров. В доме пусто, но чисто — видимо, кто-то здесь совсем недавно жил. В доме ни одной лампочки в патронах, ни одной пробки в щитке у счетчика, хотя проводка цела. У печи моя старая кочерга и ухватник для котелков. Но ни чугунков, ни другой посуды, ни постели — ничего, что оставлял я здесь когда-то, видимо, давно уже нет…

У самой воды моя баня по-черному, первая срубленная мной самая настоящая русская баня с добрым сухим жаром. Лодок моих нет и в помине. От недавнего причала-мостков остались только кое-какие детали, прочно вбитые когда-то мной в берег.

Спускаю на воду свой «Кайман» и на веслах, не заводя мотора, отправляюсь в недавнюю свою историю…

Да, за то время, что не был я здесь, многое изменилось. Но озеро как будто все тоже самое, каким видел я его последний раз. И точно так же, как десять лет тому назад, из-за мыса Бодунова острова наперерез мне направляется отряд-семья наших гагар.

— Здравствуйте, милые птицы! Живы! Здоровы! Вот и я снова здесь…

Заглядываю в свой любимый Щучий залив — это я дал ему такое имя — и тут же за блесной устремляется щуренок-карандаш.

— Нет, братец, ты мне совсем не нужен…

Веду свой желтый лепесток вдоль стены тростника, веду почти у самого дна — и почти под самой лодкой щука. Да какая хорошая!

Еще и еще раз провожу блесну из глубины к берегу — и еще одна совсем неплохая щучка.

— Хватит щук! Искать окуней!

Бабий остров, крутой скат в глубину. Опускаю якорь перед самым скатом и не могу оторваться от воды: под лодкой слева, справа плотва, плотва и плотва — небольшие, сбившиеся в плотную стаю, рыбки. И плотва куда-то идет, возвращается обратно и снова куда-то уходит. И тут же, под стаями плотвы, среди камней — окуни.

Зимняя блесна ныряет отвесно вниз и почти касается стоящих у самого дна рыб. Блесна чуть приподнята вверх — и удар по удилищу… Хорош гренадер!

— Жив, выходит, мой пелусозерский окунь! Живо озеро!

А мимо меня снова чинно плывут большие-большие птицы-гагары…

Гагары все дальше и дальше… Тепло. Тихо — полный штиль на воде. Масса плотвы под лодкой, очень хорошие окуни и на блесну и на поплавочную удочку. Окуни голубые, глубинные, вышедшие к каменистым мысам и лудам по летнему парному теплу — паровые окуни… И тут же, рядом с лодкой большие-большие белые-белые лилии-сказка…

До первого весеннего тепла, до весны света, что ярко объявляет о себе по марту месяцу, еще так далеко — еще только-только пригрозил крепким морозцем декабрь, но моя главная зимняя программа уже взведена: на весенний лед Онежского озера!

Еще не так давно почти каждую северную весну встречал я на берегу Пелусозера, что и сейчас разыщите вы между Пудожской землей и Каргопольем. Там, на самом берегу чудесного озера, до сих пор стоит мой деревенский дом. В доме еще цела русская печь, а рядом с домом еще в полном порядке срубленная мною баня. И этот дом, и эта печь, сложенная век тому назад из сырого кирпича-сырца, и эта баня с сухим жаром, баня по-черному, пожалуй, еще помнят меня. Помнят, как всякий раз возвращался я сюда после зимы по еще густым ледяным снегам, как топил первый раз за зиму печь, а там по утру, вооружившись коловоротом и прихватив с собой необходимую снасть, отправлялся на озеро — на разведку…

Обычно следом за мной к нашему озеру заглядывало и первое, еще робкое весеннее тепло, и тогда под полуденным солнцем начинал чуть приметно садиться подтаявший снежок, а в лунке открывалась, освобождалась от ледяной корочки живая весенняя вода.

Ну, а дальше все, как обычно говорится, по весенней науке: тепло чередовалось с вернувшимся холодом, но тепла ото дня ко дню было все больше и больше — и вот, наконец, по всему озеру над вчерашним ледяным панцирем от берега до берега разливалась к вечеру широкая и глубокая вода. И бредя по такой воде с озера домой, ты все время помнил, где по утру видел старую лунку или трещину-разлом во льду, и такие места заранее обходил — здесь вода уже точила лед от души, и утренние трещины и старые лунки могли за полдня раскрыться опасными для человека промоинами. Но как раз возле этих промоин, куда, кружа, струями уходила вспенившаяся вода, и появлялись другой раз наши главные окуневые стаи — окуни хватали тут мормышку чуть ли не под самым льдом и, казалось, не обращали никакого внимания на то, что их сотоварищи по отряду один за другим возносились наверх и там исчезали навсегда. Тут надо было только не оплошать — не отпустить тяжелого горбача обратно, не позволить ему сорваться. Срывается один, второй окунь — и полосатый отряд исчезает…

Такое безумие последнего льда я переживал не раз и всякий раз после такой встречи мои соседи, старушки-старожилы, пекли в своих печах рыбные пироги-рыбники из пойманных мною увесистых окуней…

Не знаю, как долго встречал бы я весну на берегу своего Пелусозера, какие еще рассказы родились бы здесь, но так случилось, что свои весенние путешествия в тайгу, в свою милую лесную деревушку, в свой дом, к своему озеру, я вынужден был остановить.