Чарлз Робертс - Лесной бродяга (рассказы и повести)

Когда Биддел подошел к волку, тот неохотно посторонился, продолжая пятиться, и устремил на сторожа такой неподвижный и мрачный взгляд, что Кэн был поражен. Он спрашивал себя, заметил ли это Биддел. Только что он собирался через решетку сказать ему об этом, как вдруг случайно взор его упал на клетку пум. Биддел спьяна забыл запереть внутреннюю дверь, соединившую два помещения клетки. Спокойно пройдя через нее, пумы из своего заднего помещения снова вошли в свою клетку. Заметив дверь в клетку волка, оставшуюся полуоткрытой, они подползли к ней. Потом передняя из них бесшумно дотронулась до нее лапой и мягким движением открыла ее.

Кэн вскрикнул. Сторож сразу протрезвился. Он оглянулся и понял, что случилось. Резким голосом он прикрикнул на пум и бросился, чтобы прогнать их и закрыть дверь. Но одна из них уже прошла через дверь, а другая загораживала проход.

В эту напряженную минуту, пока Кэн осматривался кругом, нельзя ли позвать кого-нибудь на помощь, Серый вожак бросился через клетку вперед. Это случилось так быстро, что Кэн не успел рассмотреть, куда устремлен этот безумный бег: на человека или на пуму, вторгшуюся к нему. Еще мгновение, и человек лежал ничком на земле, а над ним в смертельной схватке сцепились молчаливый волк и визжавшая пума.

В ужасе взывая о помощи, Кэн потрясал решетку, но дверь была заперта, и попасть внутрь было невозможно. Он видел, как волк крепко схватил пуму за горло. Но когти огромной кошки совершали свое смертоносное дело. В это время вторая пума с громким визгом прыгнула на спину Серого вожака и повалила его.

Тут Биддел вылез из-под бесформенной, судорожно корчившейся массы и встал на ноги, весь в крови, но, по-видимому, не раненый серьезно. Он бросился к бойцам и, пустив в ход вилы, старался разнять их. Несколько минут спустя, – они показались Кэну вечностью, – удалось отогнать вторую пуму и закрыть дверь. Тогда он вернулся на поле сражения.

Но ему нечего было больше делать здесь, так как битва была окончена. Полагают, что ни один волк не может справиться с пумой, и все же возможно, что Серый вожак с его огромной силой и тонким лукавством взял бы перевес над своим противником, если бы тот был один. Но против двух он был бессилен. Пума, жестоко потрепанная, с ворчанием припала к телу, уже не оказывавшему сопротивления. Биддел отбросил победительницу и прогнал ее в угол. Там она легла и нервно била себя по бокам своим грузным хвостом.

Теперь сторож был совсем трезв. Долгим взглядом окинув волка, он убедился, что все кончено. Он повернулся и увидел бледное лицо Кэна, прижавшегося к решетке. Он отрывисто захохотал и отряхнулся, чтобы убедиться в том, что он невредим, потом тихонько толкнул ногой Серого вожака. Не непочтение сказалось в этом жесте, – он был полон уважения к зверю.

– Я дал бы тысячу долларов, чтобы этого не случилось, мистер Кэн, – сказал он тоном глубокого сожаления. – Это был очень крупный волк, и нам никогда не получить другого волка, который мог бы с ним сравниться.

Кэн уже готов был сказать, что при известных обстоятельствах, называть которые не стоит, все это могло бы и не случиться. Поняв однако, что он рад смерти плененного зверя, рад, что этому бесконечному тоскливому шаганию взад и вперед пришел конец и что наконец-то ему не в чем упрекать себя, он сказал:

– Ну, Биддел, он свободен! А ведь он мечтал только о свободе!

Кэн повернулся и поспешно отошел, а в душе его царил давно неиспытанный покой.

Два голоса – густой, словно звон колокола, лай и заливистое, истошное тявканье – вдруг зазвучали в предрассветной тишине апрельского утра. То мелодично звеня, то перебивая друг друга и на миг смолкая, усиливаясь и ослабевая, они как бы вплетались в нежные краски ландшафта, мерцающего серыми и сиреневыми отсветами солнца, которое вот-вот должно было показаться над горизонтом. В заросшей перелесками и чащобами долине, меж фермерских усадеб еще белели кое-где пятна снега, державшегося по глубоким оврагам, но на южном склоне гор, где дикий лес временами уступал место полурасчищенным бугристым выгонам, ясно давала себя знать весна. Робкая зеленая дымка уже окутывала заросли берез и тополей, стлалась по пастбищам, а клены были покрыты розовой вуалью, словно на них лег румянец восхода.

Два голоса — густой, словно звон колокола, лай и заливистое, истошное тявканье — вдруг зазвучали в предрассветной тишине апрельского утра. То мелодично звеня, то перебивая друг друга и на миг смолкая, усиливаясь и ослабевая, они как бы вплетались в нежные краски ландшафта, мерцающего серыми и сиреневыми отсветами солнца, которое вот-вот должно было показаться над горизонтом. В заросшей перелесками и чащобами долине, меж фермерских усадеб еще белели кое-где пятна снега, державшегося по глубоким оврагам, но на южном склоне гор, где дикий лес временами уступал место полурасчищенным бугристым выгонам, ясно давала себя знать весна. Робкая зеленая дымка уже окутывала заросли берез и тополей, стлалась по пастбищам, а клены были покрыты розовой вуалью, словно на них лег румянец восхода.

Несмотря на то что голоса собак звучали стройно и мелодично, в самом их упоении слышалось что-то зловещее, чудилась неотвратимая угроза. Уловив первые отдаленные звуки лая, донесшегося из туманной долины, старый рыжий лис вскочил со своей лежки, укрытой под кустом можжевельника на высоком речном берегу. Сна у него сразу как не бывало, лис стоял и настороженно вслушивался. Затем он сделал несколько шагов по гребню берега, который был совершенно открытым, если не считать двух-трех кустиков и камней, и на прогретых песчаных местах уже порос травой. Лис замер у входа в нору, частью загороженного ветвями можжевельника. Через несколько секунд оттуда торопливо вылезла лисица — она была мельче, чем лис, — и, навострив уши, стала позади него.

Ужасающий лай раздавался все громче, все ближе, время от времени он на минуту стихал: след, по которому мчались собаки, заводил их в густые дебри ельника и пихтача. На хитрой серовато-желтой морде старого лиса появилось озабоченное выражение: он понял, что собаки бегут по тому самому следу, который он оставил два часа назад, возвращаясь после обхода курятников на фермах. Он принял тогда все меры предосторожности, много раз сбивая и запутывая следы, но он знал, что в конце концов, несмотря на всяческие уловки и ухищрения, собаки могут оказаться вот здесь, у этой теплой норы на прибрежном бугре. А ведь его лисица лишь вчера родила лисят — пятеро слабых, беспомощных детенышей, попискивая, лежали на дне норы. Когда поджарая рыжая мать сама поняла то, что уже хорошо знал лис, она с едва слышным рычанием обнажила клыки и, загородив вход в нору, стала, не двигаясь с места, словно олицетворение свирепой решимости — грозный противник любому зверю, если это только не могучий медведь или пантера.