Орасио Кирога - Анаконда

— Давно? — прошептала она.

— Четыре года, — чуть слышно ответил он. У него так и не хватило духа посмотреть ей в глаза.

Ехали они отдельно, поскольку в поезде могли оказаться знакомые. Лишь отойдя от станции, они втроем разместились в присланном с плантации открытом экипаже.

Когда Небель оставался один, за хозяйством присматривала только старая индианка, ибо его жена увозила с собой всю остальную прислугу.

Верной служанке он сказал, что привез с собой старую тетку и ее дочь. Обе они хотят отдохнуть и поправить пошатнувшееся здоровье.

Эта версия была вполне правдоподобна, так как сеньора угасала на глазах. Она приехала совсем больная, ноги у нее дрожали, и она с трудом передвигала их. Она жаждала морфия, который по просьбе Небеля не принимала четыре долгих часа, и теперь все в ней кричало, тоскливо моля о дозе наркотика, который живительной влагой пробежал бы по жилам этого ходячего трупа.

После смерти отца Небель забросил учебу, однако его познания в медицине были достаточны, чтобы предвидеть надвигавшуюся катастрофу; сеньора страдала тяжелыми приступами, во время которых ее почки совсем сдавали, а действие морфия только усугубляло состояние больной.

Еще в экипаже, не в силах больше сдерживаться, она жалобно взглянула на Небеля.

— Если вы разрешите, Октавио… Я больше не могу! Лидия, загороди меня.

Дочь спокойно загородила мать, и Небель услышал шорох подбираемого платья: укол следовало сделать в бедро.

Глаза сеньоры зажглись, и жизнь во всей полноте заиграла на ее лице, скрыв под своей маской печать, уже наложенную смертью.

— Вот теперь мне хорошо… Какое счастье! Я хорошо себя чувствую!

— Вам бы следовало бросить это, — сухо заметил Небель, искоса взглянув на нее. — Когда пройдет действие морфия, вам станет совсем плохо.

— О нет! Лучше смерть…

Весь день Небелю было не по себе. Он решил относиться к Лидии и ее матери, как к бедным больным женщинам — и только! Но с наступлением сумерек хищные звери принимаются точить когти… То же произошло и с Небелем — лишь только стемнело, с такой силой заговорил в нем голос плоти, что благие намерения отступили.

Они рано поужинали, потому что мать, совсем разбитая, хотела поскорее лечь. Невозможно было заставить ее пить молоко.

— Уй! Какая гадость! Я его терпеть не могу. Вы хотите, чтобы я омрачила себе последние годы жизни вместо того, чтобы умереть в радости?

Лидия сидела как ни в чем не бывало. Они перекинулись с Небелем несколькими словами, и только когда допивали кофе, он пристально взглянул на нее, но Лидия тотчас опустила глаза.

Четыре часа спустя Небель бесшумно открыл дверь в комнату Лидии.

— Кто это? — послышался вдруг ее испуганный голос.

— Это я, — чуть слышно прошептал Небель.

Белье зашуршало под тяжестью опустившегося на постель тела, и снова воцарилось молчание.

Но когда в темноте Небель коснулся ее прохладной руки, она задрожала всем телом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А потом, когда, утомленный, он лежал рядом с этой женщиной, которая познала любовь до него, в самых сокровенных глубинах его души пробудилась святая гордость юных лет, гордость за то, что ни одним прикосновением, ни одним поцелуем он не осквернил беспомощное существо, с трогательной наивностью доверившееся ему. Он вспомнил слова Достоевского, которых не понимал до сих пор: «Нет ничего более прекрасного, чем воспоминание о чистом и возвышенном; и ничто другое не в состоянии укрепить дух человека так, как это воспоминание». И Небель сохранил незапятнанным воспоминание о своей непорочной юности…

На шею ему скатились две тяжелые немые слезинки. И она, должно быть, вспоминала… Слезы Лидии падали одна за другой. Она оплакивала постыдное пробуждение от своего единственного счастливого сна,

За десять дней не произошло никаких изменений; жизнь шла обычным порядком, хотя Небель почти не бывал дома. По молчаливому соглашению он и Лидия редко оставались наедине и только ночи проводили вместе. Но даже тогда подолгу молчали.

У Лидии было немало хлопот из-за матери, которая окончательно слегла. Невозможно было восстановить то, что сгнило, однако, желая хоть немного отсрочить неизбежное, Небель уже подумывал отнять у сеньоры морфий. Но однажды утром, неожиданно войдя в столовую, он застал врасплох самое Лидию. Увидев Небеля, она поспешно опустила юбку. Взгляд испуганный, в руке шприц…

— И давно ты этим занимаешься? — вымолвил он после недолгой паузы.

— Да, — прошептала Лидия, дрожащими руками пряча иглу.

Небель взглянул на нее еще раз и пожал плечами.

Так как почки не давали сеньоре покоя, она без конца делала себе уколы, чтобы умерить боли, и морфий завершал свою разрушительную работу. Небель решился наконец попытаться спасти несчастную, отняв у нее наркотик.

— Октавио! Ты убьешь меня! — хриплым голосом молила она. — Октавио, сынок мой! Я не проживу и дня!

— Вы не проживете и двух часов, если я оставлю вам морфий! — ответил Небель.

— О, какое это имеет значение, Октавио, дорогой! Дай мне, дай мне морфий!

Но напрасно ее руки тянулись к нему. Захватив наркотик, Небель вышел вместе с Лидией.

— Ты понимаешь, насколько серьезно состояние твоей матери?

— Да… Врачи сказали мне…

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Оно значительно серьезней, чем ты предполагаешь.

Лидия побледнела и, глядя куда-то в пространство, закусила губу, чтобы не разрыдаться.

— Здесь нет врача? — шепотом спросила она.

— Ни здесь, ни на десять лиг вокруг; но мы все-таки попытаемся найти кого-нибудь.

В тот вечер принесли почту, когда они вдвоем сидели в столовой, и Небель вскрыл один конверт.

— Какие-нибудь новости? — спросила Лидия, поднимая глаза. В голосе ее слышалось беспокойство.

— Да, — ответил Небель, читая.

— От врача? — снова спросила Лидия минуту спустя, еще больше волнуясь.

— Нет, от жены, — резко ответил он, не глядя на нее.

В десять часов вечера Лидия вбежала в комнату Небеля.

— Октавио! Мама умирает!..

Они бросились в комнату больной. Мертвенная бледность покрыла ее лицо. Синие, страшно распухшие губы, будто дразня, выговаривали что-то хриплое, булькающее:

— Пла… пла… пла…

В это время Небель увидел на ночном столике почти пустой флакон из-под морфия.

— Ясно, она умирает! Кто ей дал это? — спросил он.

— Я не знаю, Октавио! Минуту назад я услышала шум… Конечно, она нашла его в твоей комнате, когда тебя не было… Мама, бедная мама! — рыдая, она упала на колени и прижалась к руке, бессильно свесившейся с постели.

Небель пощупал пульс сеньоры; сердце почти не билось, рука была холодная. Мгновение спустя губы оборвали свое «пла… пла… пла…», и на коже ее выступили большие лиловые пятна.