Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

Читаю письма до конца. Потом начинаю снова — так трудно представить себе тот, другой мир, где семья, лес, тишина. Тишина? «Летом нынешнего года (значит, когда солдаты Брусилова умирали в Карпатах?), да, летом на Большую Лабу, — писала Данута, — приехало до сорока высших чинов из Кавказской армии и штаба наместника и для своего удовольствия две недели провели в охоте. Как мне передали, только оленей убито 57, о зубрах сведений нет, но говорят, ранили очень многих. Охотились без егерей, без правил и не оглядываясь на совесть».

Молва о сей охоте, конечно, облетела нагорные станицы. Кто поручится, что в лесах и сегодня не гремят браконьерские винтовки? Дурной пример заразителен.

Подошли Телеусов и Кожевников, выслушали рассказ о событиях на Лабе, помрачнели. А что мы можем сделать?

— Ты о штабном вызове не запамятовал? — спросил Кожевников. — Новостей-то целый воз…

Я стал одеваться.

— Мово коня возьми, Михайлыч, — сказал Телеусов.

— Что с Аланом?

— Приболел. Еще вчерась, я уж не стал говорить тебе, думал так, случаем. А оно сурьезно вышло. Хужее и хужее ему. Головы не подымает.

Мы пошли на коновязь. Алану отвели отдельное стойло. Он лежал, открытые глаза его печально светились. Увидел меня и тихо заржал. И я вдруг понял, что дни его сочтены.

В штаб скакал на коне Телеусова. Смутно и горько ощущал, что счет бедам только начался.

Подробным рапортом я доложил о действиях казаков за осенние месяцы минувшего года, по памяти перечислил заслуги каждого, особо упомянул Павлова и Кожевникова, перечислил взятые трофеи. Только о зубрах не обмолвился ни словом.

Рапорт у меня принял подъесаул, очень веселый и любезный юнец. От него сильно пахло духами. И это почему-то раздражало.

— Где ваши остальные чины? — спросил я, оглядывая пустые комнаты с устоявшимся запахом папирос.

— На приеме. Генерал Корнилов самолично прибыли в Ставку, а сегодня навестили наш корпус. Собрали господ офицеров на доверительную беседу. С вином и прочим…

Он засмеялся, заспешил, бесконечно обрадованный своей причастностью к этому не совсем понятному собранию, где далеко не все офицеры.

Рапорт лег в толстую папку с бумагами. Я поскакал назад.

Дежурный по сотне принял у меня лошадь и нехотя сказал:

— Наши там, возля опушки. Коня хоронят.

— Алана?!

— Как вы уехали, он вскорости и затих.

Еще одна беда. Алан мне более чем друг. И вот… Я тяжело шагал к опушке.

Мои товарищи уже ровняли бугорок. Мы молча постояли возле, вздохнули и пошли назад. Уснуть удалось только под утро.

А в шесть звуки трубы, тревога, команды, ржание коней. И волнующее чувство перемен: может быть, наступаем? Бой есть бой. Он все заслоняет собой. Тем более за свою землю идем.

Телеусов привел серого широкогрудого коня, не сказал — чей, откуда. Мы построились. Рассвело. Подъехала группа офицеров из штаба. Лица сонные, глаза покрасневшие. Затянулся вчерашний прием… Прочли перед строем приказ: корпусу спешно двигаться на юго-запад. К Брусилову.

Как оживились казаки, как поднялись головы, заблестели глаза! На помощь доблестному генералу, под его начало! В дело! Ры-ы-ы-сью!..

В эти сухие летние дни дороги на Бобруйск, Слуцк и далее на Сарны покрылись сплошной пыльной завесой. Шли плотными колоннами, давая отдых коням лишь в середине дня и около полуночи, чтобы и самим поспать часа три-четыре. Грохотали орудийные упряжки, появились даже незнаемые доселе броневики. Шла армия, закаленная, готовая к действиям. Пока жива армия, живет и Россия, так говорил, кажется, Кутузов.

Неделя проскочила в походе. Вот уже слышится гул боев впереди. Штабные говорят, что прорыв на Луцк удался, впереди Ковель. Смотрю на карту. Брест совсем недалеко. Вдруг мы снова окажемся в районе Беловежской пущи?

Корпус не сразу бросили в бой. Уже от городка Сарны пошли с большой осторожностью на запад. Путь пролегал по только что освобожденной от германцев земле. Видели, что сделала война с полесской Украиной. Сожженные села, изувеченные пашни, горелые леса, безлюдье. Ни птиц, ни зверя. Мертвая зона.

В дело вошли на Стоходе, рубились с немецкими драгунами из армии Гинденбурга.

Подо мной осколком снаряда убило Серого. Пока наш полк не отбросил врага, пришлось сменить еще одного коня. А ночью, обозленные, взвинченные, мы сделали дерзкую вылазку, сбили на бивуаке конный отряд и, покончив с драгунами, выловили семнадцать крупных верховых лошадей. Утром я выбрал себе молодую трехлетку, чистых кровей, диковатую гнедую в белых чулочках. Она оказалась своенравной, не очень слушалась, шарахалась от людей, но ее быстро образумили, и через три дня, в новой атаке, она была полностью во власти седока. Понюхала крови, ожесточилась и шла на противника грудью, скалила зубы, становилась на дыбы. Бесстрашная, резвая и хитрющая лошадь.

— Чистая куница, — сказал Алексей Власович. — Экая ловкая и понятливая! Откелева ее взяли драгуны?

Мы так и стали ее звать: Куница.

Ковель отбить не удалось. Немцы ввели в дело тяжелую артиллерию. Но потрепали мы их крепко.

Понемногу фронт успокоился. В сентябре наши стояли за сотню верст к западу от весенних позиций. А побывать возле Беловежской пущи так и не удалось.

Просматривая в захваченных штабах кипы немецких газет, я наткнулся на заметку о зубрах. Она называлась: «В Беловежских лесах». Безымянный автор, укрывшийся за инициалами, рассказывал о том, как «под руководством господина директора Берлинского зоологического сада Шенихена в Беловежской пуще удалось отловить пятнадцать одичавших зубров. Их отвезли в охотничий парк Месериц, находящийся в Восточной Пруссии, где условия жизни сходны с условиями Беловежского леса. К сожалению, русские дикари, — продолжал автор, словно соревнуясь со своим коллегой из „Нивы“, — особенно казаки, отступая под сокрушительными ударами доблестных армий Шольца и Гальвица, бессмысленно перестреляли множество редких зверей в этом заказнике. Оставшиеся зубры и олени укрылись в глухих лесах, и ныне трудно установить, сколько их бродит в этом завоеванном крае».

Вот как повернулось! С больной головы на здоровую. Если бы наша сотня не уходила из пущи последней, если бы своими глазами мы не видели австрийцев на охоте… Это сообщение лишний раз убеждало, что немцы не только вылавливают зубров для своих зоопарков — это еще полбеды! — но и стреляют их, считая зверя военной добычей. И притом спешат выгородить себя перед научной общественностью мира, если придется держать ответ за истребление древнейшего быка.

Газету я сохранил. Вечером прочитал статью казакам, кто воевал с нами в пуще. Ругались крепко, отплевывались, вспомнили, как наказали мы «охотников» и членов первого немецкого управления.