Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

«Россия не может не примкнуть к этому широкому движению, охватившему Западную Европу, это наш нравственный долг перед Родиной, человечеством и наукой. Мы уже поняли необходимость охранять памятники нашей старины; пора нам проникнуться сознанием, что важнейшими из этих памятников являются остатки той природы, среди которой когда-то складывалась наша государственная мощь и действовали наши предки. Раскинувшись на огромных пространствах в двух частях света, мы являемся обладателями в своем роде единственных сокровищ природы. Это такие же уники, как картины, например, Рафаэля, — уничтожить их легко, но воссоздать нет возможности».

Бородин тогда же прислал статью Шапошникову. И он сохранил ее. А рядом — выписка из решения Постоянной природоохранительной комиссии Русского географического общества.

«Императорское Русское географическое общество, изучая уже более шестидесяти лет наше отечество, неоднократно констатировало в своих научных трудах те большие изменения в его природе, которыя происходят под влиянием культуры…»

Ученые все подготовили для организации Кавказского заповедника. Подали документы в правительство. Вот-вот должно было последовать высочайшее решение. Но наместник Кавказа отверг предложение ученых. А потом началась война, умер наместник, его преемником стал командующий войсками, брат царя, и уже никто не вспоминал о зубрах и сохранении природы.

Сразу же после образования Временного правительства Шапошников поехал в Екатеринодар и попал на прием к атаману Войска Кубанского генералу Бабычу. Тот еще держал власть в своих руках, но с каждым днем все более понимал, что время безраздельного самоуправления уходит. Тогда и он принял обличие демократа, всем улыбался и ни в чем не отказывал. Шапошников удостоился пожатия руки, генерал заговорил о событиях в Петрограде, вздохнул и, сказавши негромко: «Страшен сон, да милостив бог», выслушал дело Шапошникова. Тут же вызвал писаря и продиктовал: «Временно, до установления истинного хозяина в бывшей великого князя Сергея Михайловича Охоте, канцелярия наказного атамана учреждает охрану лесов и дикого зверя и поручает лесничему Христофору Шапошникову наблюдение за порядком в границах Кубанской охоты».

Не успел Шапошников вернуться в Майкоп, как узнал, что генерал лишился своих полномочий. На его место пришел член Государственной думы Кондрат Бардиж, «народный избранник», комиссар Временного правительства на Кубани.

В апреле 1917 года настойчивый Христофор Георгиевич поехал в город еще раз. Он попал туда в дни манифестаций. Гремели оркестры, толпа кричала «ура!», Бардиж, явно перенявший у Керенского адвокатское краснословие, выступал на разных собраниях и митингах по пять раз на день. И когда лесничий прорвался, наконец, к нему, Бардиж, не глядя на посетителя, пожал руку, пробежал глазами прошение и процитировал свои же слова из только что произнесенной речи:

— «Общинные земли станиц и хуторов, леса и угодья составляют общее достояние казачества…» — А потом уже добавил: — Не время говорить о сохранении великокняжеской Охоты…

— Но зубры, доисторические звери… Их перестреляют!

— Проявите самостоятельность, согласуйте с казачьим кругом в предгорных станицах. Не станем подрывать только что рожденную демократию!

Бардиж уже не мог говорить просто. Только высокими фразами. И все же Христофор Георгиевич добыл в новой канцелярии бумагу, уполномочивающую «лесничего Шапошникова, в пределах дозволенного обстановкой, продолжать охрану лесов и дикого зверя в бывшей Кубанской охоте».

Эта бумага лежала теперь на столе. Что она значила? Мы только что узнали: 14 марта в Екатеринодар вошли революционные войска, власть перешла в руки ревкома. Упоминались новые фамилии: Кравченко, Автономов, Полуян, Ивницкий. Все члены Кубанской рады, Кондрат Бардиж и отряды генерала Покровского покинули город и укрылись в лесах у Горячего Ключа.

Ночью вызвездило и прояснилось. Свежевыпавший снег нестерпимо заблестел. На солнце быстро оттаивали стволы дубов и сосен. Лес у Псебая грелся под мартовскими лучами, стоял тихий и умиротворенный. С деревьев падали пласты снега, ветки взмывали вверх. Этот шорох, уханье снега, солнце, детские голоса на улице, синее небо — все говорило о весне.

Я вывел Куницу и Кунака, они побегали, поиграли и пристроились на солнцепеке, забыв о сене и хозяине. Даже зажмурились.

За воротами послышались голоса. Шапошников крикнул через забор:

— Седлай, Михайлович, надо успеть!

— Ах, да! Ванятка Чебурнов. Сегодня суббота, он поедет в Лабинскую. И нужно успеть перехватить его. Новая война…

Сказавши матери, что скоро вернусь, я сунул за пояс револьвер, и мы четверо — с нами еще Кожевников и Коротченко — рысью пошли вниз по разъезженной дороге, уже заметно потемневшей.

…Чебурнов ехал барином. Хорошая сбруя, черно-красная дуга, расписная кошевка на подрезах [10]. Конь бежал неспешной рысью.

Как же он испугался, когда четыре всадника остановили выезд! Закрылся руками и затих. Думал — конец.

— Слезай! — приказал Шапошников.

Ванятка перевел дух. Узнал голос и открылся.

— Слава те… — Он перекрестился. — Я ведь подумал: красные… Ты чо, Христофор, напужать задумал?

— Слезай — и в сторону. Проверим, что везешь.

— А по какому такому праву? — Чебурнов прищурился. — От какой власти? Чью, спрашиваю, власть сполняете?

— Свою власть, — нетерпеливо бросил Шапошников. — Ну-ка, живей!

И сам соскочил с седла. Мы все спешились. Вылез наконец и колченогий, скинул тулуп. Сказал без зла:

— Да это что ж? Седни вы обкрадете меня, как банда. Завтрева я вас со своими суседями встрену. Самоуправство, граждане казаки, получается.

Василий Васильевич молча сгреб в сторону сено из кошевки, вытряхнул тяжелые мешки. Две шкуры зубров пали на снег. В третьем мешке были легонькие шкурки куницы.

— Ну, вот, — Шапошников глянул на меня. — У кого взял, Ванька?

— У того взял, кто стрелил. Тебе-то что? — Чебурнов наглел с каждой минутой, он понимал, что прав у нас никаких нет.

— Конфискуем, — сказал Шапошников.

— В свою, значит, пользу? Это называется грабеж середь бела дня. В суд подам, комиссару Безверхому. А он и шлепнуть могет, особливо ваше благородие.

И оглядел меня злыми, жестокими глазами. Вспомнил, кто ему на браконьерской охоте ногу прострелил.

— Как же это выходит, господа княжеские управители? Кому ноне служите? — Он нагло глядел на нас.

— Народу, глупец, — крикнул Шапошников, раздражаясь. — Ты скажешь, у кого взял шкуры?