Марджори Ролингс - Сверстники

– Я сам.

– Ну да, ты и собаки.

Он выбежал на двор к отцу,

– Как наша Джулия?

Ему казалось, что он не был дома целую неделю.

– Поправляется. Дай ей месяц, и она снова выставит Топтыгу.

– Форрестеры будут помогать нам в охоте на него?

– Мы никогда об этом не договаривались. По мне, так пусть они охотятся сами по себе, а я сам по себе. Мне всё равно, кому он достанется, только бы не трогал нашу скотину.

– Па, я вот о чём тебе ещё не говорил. Когда собаки дрались с ним, я испугался. Я так испугался, что даже не мог бежать.

– Я тоже не обрадовался, когда увидел, что остался без ружья.

– Но ты так рассказывал про это Форрестерам, точно мы были страшно храбрые.

– Видишь ли, сын, без этого не вышло бы рассказа.

Джоди осмотрел оленью шкуру. Она была большая и красивая, красная, как и полагается весной. Во всякой дичи он видел как бы двух различных животных. На гоньбе дичь была добычей, и он хотел только одного – чтобы она упала. Когда же она лежала мёртвая, истекающая кровью, в нём поднималась тошнота и жалость. Сердце его переполнялось болью перед искаженным ликом смерти.

А потом, когда дичь разрубалась на части и вялилась, засаливалась или коптилась впрок, либо варилась, запекалась или зажаривалась в источающей ароматы кухне, либо же поджаривалась на костре во время стоянки, она становилась всего-навсего мясом, как грудинка, например, и у него слюнки текли, такая она была вкусная. И он дивился волшебству превращения, благодаря которому то, что поначалу вызывало в нём тошноту, всего лишь час спустя пробуждало в нём сумасшедший голод.

Казалось, либо он имел дело с двумя разными животными, либо в нём жили два разных человека.

А вот шкуры не менялись. Они всегда были как живые. И всякий раз, ступая босиком на мягкую оленью шкуру перед своей кроватью, он так и ждал, что она вздрогнет под его ногой.

На дворе было то же изобилие и достаток, что у Форрестеров. Мать переработала убитую свинью в колбасу. Набитые мясом кишки висели в коптильне. Под ними горел медленный огонь. Пенни оторвался от работы, чтобы подбросить веток чикори на тлеющие угли.

– Мне рубить дрова или домотыжить кукурузу? – спросил Джоди.

– Ты отлично знаешь, Джоди, что я не мог допустить, чтобы сорняки заглушили всходы. Я домотыжил кукурузу. За тобой дрова.

Он был рад делу, потому что, если его внимание ничем не было занято, он, пожалуй, стал бы грызть с голоду мясо аллигатора, предназначенное для собак, или подбирать объедки брошенного курам кукурузного хлеба. Вначале время шло медленно, и его неотступно тянуло следить за тем, что делает отец. Потом Пенни исчез на скотном дворе, и Джоди замахал топором, уже ничем не отвлекаясь. Охапку дров он отнёс матери на кухню – под этим предлогом можно было разведать, долго ли ещё до обеда. Он с облегчением увидел, что обед на столе. Мать разливала кофе.

– Зови отца, – сказала она. – И вымой свои ужасные руки. Ручаюсь, ты, как ушёл из дому, не притрагивался к воде.

Наконец-то пришёл отец. Олений окорок занимал всю середину стола. Пенни нарезал мясо с такой медлительностью, что можно было сойти с ума.

– Мне так хочется есть, – сказал Джоди, – что у меня кишка на кишке протоколы пишет.

Пенни положил нож и посмотрел на сына.

– Изрядно наверчено, ничего не скажешь. Где ты научился так говорить? – спросила матушка Бэкстер.

– Это у Форрестеров так говорят.

– Так я и знала. Вот чему ты учишься у этих подлых негодяев.

– Они не негодяи, ма.

– Все они до одного мерзки, как пауки. И негодяи к тому же.

– Они не негодяи, ма. Они очень приветливые. Они играют и поют лучше, чем целый оркестр скрипачей. Мы встали задолго до рассвета, и они все пели и веселились. Это было здорово.

– Что ж, коли ничего лучшего не умеют…

Перед Бэкстерами стояли полные, с верхом, тарелки мяса. Они приступили к еде.

Ночью прошёл тёплый дождичек. Утро наступило ясное и прозрачное. Всходы кукурузы поднялись на несколько дюймов и выпустили заострённые листочки. В поле за домом прорастал коровий горох. Сахарный тростник колкой, как игольные острия, зеленью выделялся на бурой земле. Странное дело, думал про себя Джоди, всякий раз, как он отлучается с росчисти, а потом возвращается, он замечает вещи, каких не замечал прежде, хотя они всё время были у него перед глазами. Вот ветки тутовых деревьев, они увешаны гроздьями молодых ягод, а ведь до того как отправиться к Форрестерам, он просто не видел их. Вот мускатный виноград, подарок от родных его матери, живущих в Каролине, – он цветёт впервые, красивыми, похожими на кружева цветами. Золотистые пчёлы, привлеченные ароматом, встав на голову, жадно глотают его тонкий нектар.

Он два дня так плотно набивал свой желудок, что в это утро чувствовал себя как бы захмелевшим и не был по-настоящему голоден. Отец, как всегда, встал раньше него и хлопотал по хозяйству. Завтрак ждал их на кухне; мать возилась с колбасой в коптильне. Ящик для дров был почти пуст, и Джоди неторопливо вышел во двор, чтобы пополнить запас. Он был в настроении поработать, только это должно быть что-нибудь лёгкое, неторопливое. Он дважды не спеша прогулялся к поленнице и наполнил ящик дровами. Старая Джулия бродила по двору в поисках Пенни. Джоди нагнулся и погладил её. Казалось, она разделяла царившее на росчисти чувство благополучия или, быть может, понимала, что ей дарована отсрочка и она ещё побегает по болотам, по зарослям и хэммокам. Она виляла длинным хвостом и стояла спокойно под его лаской. Самая глубокая её рана ещё не затянулась и мокла, но остальные уже заживали. Джоди увидел отца. Он шёл к дому через дорогу со стороны амбаров и скотного двора, размахивая каким-то странным мягким предметом. Он окликнул Джоди.

– У меня есть что-то страшно интересное.

Джоди подбежал к нему. Предмет оказался животным, неизвестным и вместе с тем как будто знакомым. Это был енот, но не обычной железно-бурой окраски, а сливочно-белый. Джоди не верил своим глазам.

– Почему он белый, па? Это старый дедушка-енот?

– Вот это-то и интересно. Енот никогда не доживает до седых волос. Нет, сударь, это один из тех диковинных зверей, которые в книгах зовутся альбиносами. Он родился белым. А вот взгляни-ка на кольца у него на хвосте: вот эти, что должны быть тёмными, всего-навсего кремовые.

Они присели на песок, разглядывая енота.

– Он попался в капкан, да, па?

– Да. Был сильно покалечен, но не убит. Можешь мне поверить, Джоди, я очень не хотел его убивать.

Джоди испытал чувство утраты: он не видел енота-альбиноса живым.