Марджори Ролингс - Сверстники

Он, спотыкаясь, пошёл на кухню:

– Отец зовет тебя, ма.

Он вышел из дому и дрожащим голосом позвал Флажка. Тот прибежал к нему из дубняка. Джоди пошёл с ним по дороге, положив руку ему на спину. Провинившегося, он любил его ещё сильнее. Флажок взбрыкнул, приглашая порезвиться. У него не было желания играть. Он медленно дошёл до провала. Провал был прекрасен, как весенний цветник. Ещё не отцвёл кизил. Его последние цветы ярко белели на бледной зелени ликвидамбров и ореховых деревьев. Но ему даже не захотелось обойти его. Он повернул назад и вошёл в дом. Отец и мать всё ещё разговаривали. Пенни позвал его к себе. Лицо матери было пунцово. Она была раздражена поражением. Губы плотно сжаты. Пенни спокойно сказал:

– Мы договорились, Джоди. Случилась очень скверная история, но мы попробуем поправить дело. Как я понимаю, ты готов работать вдвое усерднее, чтобы всё уладить.

– Я сделаю все, что угодно, па. Я буду держать Флажка взаперти до тех пор, пока мы не снимем урожай…

– Нам негде держать взаперти такое дикое животное – просто негде. Так вот, слушай меня. Сейчас ты пойдёшь и наберешь в закроме кукурузы. Отбирай самые лучшие початки. Мать поможет тебе облущить их. Потом пойдёшь и посадишь кукурузу, в точности так, как мы с тобой это делали, прямо на месте первого посева. Набуравь отверстий, потом опусти в них семена и засыпь.

– Я знаю как.

– Как управишься – это, наверное, будет завтра утром, – запряжёшь Цезаря в повозку и поедешь на ту старую росчисть, что на пути к Форрестерам, там, где поворот дороги. Свалишь там старую изгородь и будешь грузить перекладины на повозку. Нагружай не слишком тяжело, там подъём, Цезарь может не осилить. Съездишь туда столько раз, сколько понадобится. Перекладины сгружай то тут, то там вдоль нашей изгороди. Первые возы свали вдоль южного края кукурузного поля и вдоль восточного, который прилегает ко двору. После этого начинай надстраивать изгородь, опять-таки сперва с двух этих сторон, и надстраивай её как можно выше. Я заметил, что твой олень всегда перепрыгивает через изгородь с этого конца. Если сумеешь удержать его здесь, он, может, не будет травить посевы, пока не докончишь остальное.

Джоди казалось, будто он был заперт в тесном тёмном ящике, а теперь крышку сняли, и солнце, свет, воздух хлынули к нему, и он снова свободен.

– Когда надстроишь изгородь так, что больше не дотянуться, и ежели я к тому времени не встану, мать пособит тебе ставить поперечины.

Джоди, счастливый, повернулся к матери, чтобы обнять её. Она зловеще притопывала ногой. Она глядела прямо перед собой и не говорила ни слова. Он решил, что, пожалуй, лучше не трогать её. Но ничто не могло испортить его радость. Он выбежал из дому. Флажок пощипывал траву около калитки. Он обнял его.

– Па всё устроил, – сказал он. – Ма топает ногой, но па всё устроил.

Флажок, занятый нежными побегами травы, высвободился из объятий. Насвистывая, Джоди пошёл в закром отбирать початки с самыми крупными зернами. На семена для повторного сева уйдёт значительная часть остающегося запаса кукурузы. Он принёс початки в мешке к задней двери, уселся на крыльце и стал лущить. Пришла мать и села с ним рядом. Её лицо было как застывшая маска. Она взяла початок и принялась за работу.

– Ну да! – сказала она. Пенни запретил ей прямо бранить Джоди. Но он не запретил ей разговаривать с самой собой. – Щадить его чувства! Конечно! А кто пощадит наши желудки этой зимой?

Джоди повернулся к ней спиной и тихо напевал себе под нос.

– Перестань сейчас же.

Он умолк. Не к чему дерзить матери или препираться с ней. Его пальцы быстро работали. Зерна так и отлетали от стержней. Лучше поскорей убраться с её глаз и начать посадку. Он взял мешок с семенами, вскинул его на плечо и отправился на поле. Время почти обеденное, но он всё же успеет поработать хотя бы с часок. В поле можно было и петь и свистеть. В хэммоке ему вторил пересмешник, то ли состязаясь, то ли в лад с ним. Мартовский день голубел и играл золотом. Хорошо было ощущать в пальцах кукурузные зерна, хорошо было ощущать землю, которая словно тянулась принять в себя зерно. Флажок обнаружил его и присоединился к нему.

– Давай резвись сейчас, приятель, – сказал Джоди. – Скоро тебя отсюда погонят.

В полдень он одним духом проглотил обед и поспешил обратно на поле. Дело спорилось у него в руках, и к концу дня работы оставалось часа на два на завтрашнее утро. После ужина он сидел у кровати Пенни и трещал, словно белка. Пенни слушал его внимательно, как всегда, но отвечал рассеянно и безучастно, думая о чём-то своём. Матушка Бэкстер была замкнуто непреклонна. Обед и ужин были скудны и приготовлены без души; она словно мстила из своей цитадели – с кухни. Джоди затаил дыхание: в хэммоке прозвучал крик козодоя. Лицо Пенни просветлело.

– Когда прокричит первый козодой, кукуруза должна быть в земле. Мы всё же не слишком запоздали, мальчуган.

– Завтра утром всё до последнего зёрнышка будет в земле.

– Хорошо.

Он закрыл глаза. Облегчение от мук приходило только тогда, когда он лежал неподвижно. Стоило ему пошевелиться, как боль становилась невыносимой. Ревматизм не отпускал его.

– Иди теперь в постель, отдыхай, – сказал он.

Джоди вышел из спальни и без напоминания вымыл ноги. Он улёгся в постель, спокойный душой и усталый телом, и заснул мгновенно. Проснулся он ещё до рассвета с чувством ответственности. Он встал и оделся без промедления.

– Очень жалко, что только беда заставила тебя взяться за ум, – сказала матушка Бэкстер.

Стоя последние месяцы между нею и Флажком, он вполне оценил отцовскую тактику безответного молчания. Оно сильнее раздражало мать в самую минуту несогласия, зато она скорее переставала браниться. Он торопливо, но всё же плотно поел, украдкой сунул за пазуху несколько преснушек для Флажка и сразу взялся за дело. Сначала он едва видел свои руки. У него на глазах всходило за виноградным кустом солнце. В его разреженном золотистом свете молодые листья и усики лозы были как волосы Твинк Уэдерби. Он обнаружил, что и восход и закат вызывают у него какое-то приятно печальное чувство. Восход пробуждал в нём какую-то необузданную, вольную печаль; закат – печаль одинокую, но успокаивающую. Он предавался этой приятной грусти, пока земля под ним из серой не стала бледно-лиловой, а потом цвета сухих кукурузных обвёрток. Он приналёг на работу. Из лесу, где он, очевидно, провёл ночь, прибежал Флажок. Джоди скормил ему преснушки и пустил его за пазуху выбирать крошки. От прикосновений мягкого влажного носа к коже по всему телу бегали мурашки.

Ранним утром он закончил посадку кукурузы и вприпрыжку вернулся на скотный двор. Старый Цезарь пасся к югу от двора. Он с лёгким удивлением поднял свою сивеющую голову: Джоди редко приходилось запрягать его. Но он вёл себя смирно и послушно стал между оглоблями. Это дало Джоди приятное ощущение превосходства. Он старался говорить как можно более низким голосом и отдавал ненужные приказания. Цезарь покорно повиновался. Джоди один сел на козлы, хлестнул Цезаря вожжами и двинулся на запад, в сторону заброшенной росчисти. Флажку всё эта понравилось, и он бежал рысцой впереди. Из озорства он время от времени как вкопанный останавливался посреди дороги, и Джоди приходилось осаживать лошадь и уговаривать его освободить путь.