Джеральд Даррелл - Рози – моя родня (с иллюстрациями)

Хотя многие откажутся мне поверить, официально заявляю, что перед вами почти правдивый рассказ. Под этим я подразумеваю, что Рози и Адриан Руквисл существовали на самом деле. На мою долю выпала честь лично встречаться с Рози. Почти все описанные в книге приключения происходили в действительности. Я всего лишь кое-что добавил и немного приукрасил.

Я глубоко благодарен мисс Айлин Мэлоуни – это от нее я узнал про Рози и Адриана Руквисла, так что она первоисточник сей сказочной истории.

Хочу также поблагодарить лорда Котэнча, джерсийского бейлифа сэра Роберта Ле Мазурье и секретаря бейлифа, мистера Катленда за любезное разрешение присутствовать на заседании суда в Сент-Хельере, чтобы проникнуться тем, что авторы любят несколько высокопарно называть атмосферой. Я благодарен также мистеру Джону Лэнгину, который проверил, насколько точно мною изложены юридические процедуры. Спешу, однако, добавить, что мое толкование закона совершенно не согласуется с тем, как отправляется правосудие на острове Джерси.

Еще я благодарю мистера Суонсона, позволившего мне заглянуть за кулисы Королевского оперного театра и поведавшего много увлекательных деталей из его истории.

Мистер Дуглас Мэтьюз, сотрудник Лондонской библиотеки, не пожалел сил, подбирая для меня книги, относящиеся к описанному периоду. И вновь хочу подчеркнуть – если я в чем-то ошибся, это моя вина, а не его.

И наконец, я просто обязан поблагодарить мою секретаршу, мисс Дорин Эванс, которая весьма кстати перед тем, как прийти ко мне, служила секретарем коронера и делопроизводителем в судебных органах и снабжала меня полезными сведениями в ходе написания этой книги.

Джеральд Даррелл

Нимало не подозревая, что уготовила ему судьба, Адриан Руквисл стоял в одной рубашке перед зеркалом и сам себе корчил рожи. У него было заведено каждый день в семь утра, в своей спальне наверху, общаться таким образом с собственным отражением. Зеркало было большое, в позолоченной широкой раме, и рябая серая поверхность его походила на щербатый лед водоема под конец суровой зимы. Сам Адриан и его комната казались в зеркале окутанными мутной мглой, как если бы на них глядели сквозь густую паутину. Адриан созерцал свое отражение с известной долей неприязни.

– Тридцать лет, – укоризненно произнес он. – Тридцать лет… Половина жизни прошла! А что ты повидал? Что совершил? Ничего!

Его сердитому взору решительно не нравилась взъерошенная темная шевелюра, которую, сколько ни мочи водой, невозможно было пригладить, не нравились большие, томные карие глаза, не нравился широкий рот.

– Весьма непривлекательное лицо, – заключил он. Прищурил глаза, скривил губы, изображая презрительную усмешку, сделал глубокий вдох, выразительно расширив ноздри.

– Сэр, – прорычал он сквозь стиснутые зубы, – немедленно отпустите эту леди, или я буду вынужден заняться вами. При всем вашем невежестве вы не можете не знать, что я лучший в этой стране фехтовальщик.

Адриан помолчал, изучая свое отражение, и вынужден был признать, что, как бы ему того ни хотелось, отнюдь не похож на лучшего в этой стране фехтовальщика. Приключения, решил он не так давно, вот в чем он остро нуждается, однако все говорило за то, что людям с таким лицом, как у него, не приходится рассчитывать на приключения. Был один случай (про который он не мог вспомнить без краски стыда), когда вроде бы сбылась его мечта, когда Адриан остановил понесших, как ему казалось, коней, да только кони эти были впряжены в пожарную повозку, вызванную для спасения людей. Перелом ноги в результате сего подвига был ничто перед тем, какую выволочку он получил от магистрата, не говоря уже о том, что охваченный огнем магазин сгорел дотла.

Адриан явился на свет как плод союза его преподобия Себастьена Руквисла и Ровены Руквисл. Родители зачали его в минуту умственного помрачения, нарушившую долгое и чрезвычайно скучное течение супружества, всецело посвященного исполнению заветов Господних. И Адриан очень долго пребывал в убеждении, что его родитель – единственный в стране человек, кому открыт прямой доступ к Всевышнему. Отец воспринял появление Адриана с некоторым замешательством, мать – с приятным удивлением.

Его детство и юность в деревне Мидоусвит были такими безмятежными, такими безгрешными и скучными, что не оставили в памяти Адриана почти никаких следов. Мидоусвит было одним из тех маленьких глухих селений, где люди толковали исключительно о метеорологии и агрикультуре, заменяя слова нечленораздельными звуками, и где главным событием дня были потрясающие воспоминания о том, как десять лет назад корова фермера Рэддла родила двойню. Вот в такой обстановке рос Адриан, и единственным его развлечением были подмена звонаря на колокольне, еженедельные безалкогольные вечеринки в доме священника и посещение тех недужных членов сельской общины, кому недоставало сил обороняться от тяжеловесного попечительства преподобного Руквисла.

Когда Адриану исполнилось двадцать лет, его родители разом переселились в мир иной, ибо Всевышний (в припадке рассеянности) забыл известить преподобного Руквисла о том, что мост на дороге между Мидоусвит и Хелибо смыт бурным потоком. И остался Адриан без матери, отца и обители. Сбережения родителя оказались настолько скромными, что их как бы вовсе не существовало, и стало очевидно, что Адриану придется зарабатывать на жизнь собственным трудом. И вот в один из дней ослепительного лета 1890 года, вооруженный рекомендательным письмом одного из друзей покойного отца, он прибыл в огромный, размашистый, шумный, рокочущий, окутанный дымом Город, где и стал клерком в почтеннейшем заведении господ Биндвида, Корнелиуса и Чантера, поставщиков зелени и фруктов для благородных леди и джентльменов. Здесь он провел десять полных напряженного труда, но достаточно бесцветных лет, получая в неделю щедрое вознаграждение в размере пятнадцати шиллингов. Однако Адриан чувствовал, что вправе требовать от жизни чего-то сверх прозябания в рамках торгового заведения господ Б., К. и Ч. В последнее время мысль об этом всецело завладела его мозгом, и он постоянно обсуждал ее со своим отражением в зеркале.