Джеральд Даррелл - Говорящий сверток (с цветными иллюстрациями)

Когда самолет, которым Саймон и Питер летели в гости к кузине Пенелопе на летние каникулы, приземлился в Афинах и дверца самолета открылась, их, точно из печки, обдало волной жара, и они зажмурились от ослепительного солнца. После серенькой сырой погоды, к которой они привыкли у себя в Англии, это было великолепно. Мальчики потягивались и щурили глаза, словно кошки перед очагом, и, как зачарованные, прислушивались к звучавшей вокруг них трескучей и взрывчатой греческой речи.

В первый момент дядя Генри, встречавший их в аэропорту, несколько их напугал: большой, грузный, с хищным носом и седой шапкой волос, он походил на громадного орла, к тому же он, как крыльями, все время размахивал громадными ручищами. Непонятно, откуда у такого отца могла взяться такая хорошенькая дочь — тоненькая, с большущими зелеными глазами и рыжеватыми кудрями.

— Ага, — со свирепым видом приветствовал их дядя Генри, — прилетели? Славно, славно. Рад вас видеть. Вы уже куда менее отвратительны, чем в прошлый раз, когда я вас видел сразу после вашего рождения. Вы были похожи на белых мышей, на розовых мерзких мышат.

— Папочка, — вмешалась Пенелопа, — не груби.

— Кто грубит? Я и не думаю грубить, просто рассказываю, какие они были.

— Это ваш багаж? — кивнула Пенелопа.

— Да, — ответил Питер, — два чемодана и шлюп.

— Шлюп? — удивился дядя Генри. — Какой еще шлюп?

— Надувная лодка, — пояснил Саймон. — Папа нам подарил.

— Ну какие же вы молодцы, что догадались захватить ее с собой! — восхитился дядя Генри. — Ай да умницы!

Мальчики просияли от удовольствия и решили, что дядя Генри, пожалуй, не так уж плох.

Погрузив в багажник дядиной большой открытой машины свои вещи, они покатили под палящим солнцем по дороге мимо серебристых оливковых деревьев и темно-зеленых кипарисов, торчавших на фоне синего неба, точно копья.

Вилла дяди Генри оказалась большим неуклюжим домом, встроенным в склон горы прямо над синим морем. Широкие веранды были затенены от солнца виноградными лозами, склонявшимися под тяжестью гроздьев винограда. Таких крупных виноградин мальчикам никогда не приходилось видеть. Стены дома были побелены, огромные зеленые ставни хозяева держали полуприкрытыми, и от этого в комнатах сохранялась прохлада, а освещение было неярким и зеленоватым, как в аквариуме. Мальчикам отвели громадную комнату с кафельным полом и дверью, выходившей на увитую виноградом веранду.

— Вот здорово, — с одобрением произнес Питер, — значит, каждое утро до завтрака можно будет срывать целую кисть.

— В саду есть еще апельсины, мандарины, инжир, — перечисляла Пенелопа, — дыни, абрикосы, персики…

Она сидела на одной из постелей и наблюдала, как мальчики распаковывают вещи.

— Мне как-то не верится, что мы уже здесь, — заметил Саймон.

— Мне тоже, — подтвердил Питер. — Правда, жара такая, что, наверное, мы все-таки в Греции.

Пенелопа засмеялась:

— Это разве жара!

— Выкупаться надо, вот что, — решил Питер.

— Именно это я и хотела вам предложить — после второго завтрака, — сказала Пенелопа. — Прямо под нами большущий пляж, там дивно купаться.

— Спустим на воду шлюп, — добавил Саймон.

— Замечательно, — заключил Питер. — И поплывем навстречу приключениям.

Позавтракав, все трое надели купальные костюмы, взяли сложенную лодку и насос и спустились по каменистому склону, где упоительно пахло тимьяном и миртом, вниз, на широкий ослепительно белый пляж, протянувшийся в обе стороны, насколько хватал взгляд. Синяя гладь была неподвижна, как в озере, и прозрачна, как стекло.

Надувать лодку было так жарко, что дети то и дело прерывали это занятие и бежали окунаться. Наконец лодка закачалась на мелководье, точно пухлое облако. Ребята забрались в нее, прихватив с собой необходимые для путешествия предметы, на которых настаивала Пенелопа: большой пляжный зонт и сумку с несколькими бутылками лимонада. Саймон и Питер сели на весла, Пенелопа — на руль, и они двинулись вдоль берега.

Солнце палило нещадно, с берега из оливковых рощ доносилось слабое стрекотание цикад, похожее на звуки цитры. Проплыв с четверть мили, мальчики бросили весла и вытерли струившийся по лицам пот.

— Ну и жарища! — воскликнул Питер.

— Да уж, — согласился Саймон, — я прямо испекся.

— А может, дальше не поплывем? — предложила Пенелопа. — Для первого дня хватит, сейчас действительно жарко. Почему бы нам не устроить привал?

Саймон бросил взгляд через плечо: метрах в двухстах от них в море выдавалась длинная и плоская песчаная отмель, образуя маленький заливчик.

— Давайте здесь? — предложил он. — Здесь и бросим якорь.

Они заплыли в залив, поставили лодку на якорь в неподвижной воде, вылезли на берег, укрепили зонт, который отбрасывал тень величиной с шляпку гриба, и Пенелопа откупорила три бутылки лимонада. Так они лежали, потягивая лимонад, а потом, замученные жарой и утомленные греблей, мальчики уснули, положив головы на руки.

Пенелопа же, допив лимонад и немножко подремав, решила взобраться на верхушку песчаной дюны. Ступать босиком по раскаленному песку было больно, но она все-таки добралась до гребня. Пляж, казалось, простирался до самого горизонта, но вдали воздух так трепетал от жаркого марева, что разглядеть ничего было нельзя. Пенелопа собиралась уже вернуться под желанную тень зонта, как вдруг заметила в воде какой-то предмет. Он приближался к берегу, подгоняемый легкой рябью от неизвестно откуда взявшегося ветерка. Сперва она приняла этот предмет за полено. Но постепенно его вытолкнуло на песок, и она разглядела, что это большой пакет из оберточной бумаги, перевязанный лиловым шнурком. Только она хотела сбежать с дюны и рассмотреть находку… как сверток вдруг заговорил.

— Эй, там! — произнес он скрипучим голосом. — Эй, там! Земля по правому борту! И давно пора, клянусь Юпитером. Это бесконечное «бултых-бултых, бултых-бултых» губительно отражается на моих внутренностях.

Пенелопа, не веря своим ушам, уставилась на сверток. Обыкновенный большой пакет, имевший вид конуса, около метра длиной и сантиметров семидесяти в поперечнике, он смахивал по форме на старинный улей.

— Морская болезнь — это бич нашей семьи, — продолжал сверток. — Моя прабабушка была так сильно подвержена морской болезни, что ее частенько укачивало, когда она принимала ванну.