Джейн Крайл - За подводными сокровищами

Том медленно вылез из трюма. Он был похож на гориллу из джунглей Конго. У него была блестящая и черная кожа и сильно развитая мускулатура, ходил сутулясь, и его необычно длинные руки чуть ли не касались палубы. Его жесткие курчавые волосы вылезали из-под старой клетчатой кепки; он носил английскую полосатую рубашку без воротничка. Его когда-то белые брюки поддерживались зеленой веревочкой, лицо походило на недодержанный снимок, на котором были видны желтоватые белки глаз. Том смотрел на меня пристальным взглядом с непосредственностью ребенка, совершенно не отводя глаз; его ничуть не смутила моя попытка взглядом заставить его опустить глаза. Он захихикал, затем стал прыгать, потом снова захихикал, после чего принялся жевать хлебную корку.

— Том никого не обидит, — сказал Джо, — он только ворует еду. Он находился под опекой правительства, но я взял его на поруки. Он будет у меня работать, пока я буду следить за тем, чтобы он не набедокурил. Я несу за него ответственность. На берег я его не пускаю.

В это время поднялся отчаянный шум на шкафуте. Дядюшка Герман лупил Тома палкой. Том пытался украсть часть обеда, а дядюшка Герман, который, помимо обязанностей старшего помощника, исполнял обязанности судового кока, поймал его с поличным. Дядюшка Герман, уже впавший во второе детство, и Том, фактически еще не вышедший из первого, постоянно бранились, колотили друг друга и бросались разными предметами, когда их охватывала ярость.

Трюм судна напоминал шляпу волшебника. Хотя мы думали, что зафрахтовали его за фунт стерлингов в день исключительно для себя, мы скоро обнаружили, что оно битком набито зайцами. На палубу вышла рослая женщина. На ее лицо бросала густую тень соломенная шляпа с широкими полями. У нее на руках был грудной ребенок. Его черные спутанные хохолки были перевязаны двумя невероятными бантами бледно-розового цвета. Затем вышел восемнадцатилетний юноша с налитыми кровью глазами и опухшими веками. На нем была только нижняя фуфайка, и мы подумали, не проиграл ли он верхнюю рубашку на скачках, как это сделал наш первый шкипер. Юноша прилег на палубе и проспал большую часть дня. Подошвы его ног выглядели ослепительно белыми на фоне его черного, как смоль, тела. Вылез старичок с седой щетинистой бородкой, да еще мальчик лет двенадцати. Им заканчивался список пассажиров. На мальчике была надета заношенная рубашка без рукавов. Он сидел на палубе, скрестив ноги, и жевал сахарный тростник. Он постоянно смотрел на нас и скалил зубы, когда ему удавалось поймать наш взгляд. Свободной рукой он время от времени чесал себя, по-видимому сильно страдая от зуда. Трюм, из которого вышли зайцы, все же не стал пустым. Он простирался по всей двадцативосьмифутовой длине посудины и был так набит мешками муки и сахара, что трудно было себе представить, где там прятались люди.

Когда Нассау стал исчезать за горизонтом, я принялась рассматривать парус «Прогресса». Он был сделан из парусины, сплошь из заплат, вперемежку с маленькими кусочками материи, в прошлом, возможно, это были старые носовые платки, изношенные блузы или обтрепавшиеся штанины. В нем было девяносто три явных дырки, некоторые из них величиной с серебряный доллар. Земля уже исчезла из виду; мы шли с попутным пассатом поперек океанской отмели к острову Андрос. Перед выходом мы не сверились с картой и совершенно не представляли, что нам придется выйти далеко в разыгравшийся синий океан и пройти над большими глубинами. В этих местах промеры показали глубины в тысячу саженей; ветер и волна достигают здесь очень большой силы. Под воздействием ветра судно накренилось, рея стала задевать гребни больших голубых волн, вздымавшихся под нами и гнавших нас вперед. В океане мы чувствовали себя не менее одиноко, чем Колумб, и так же, как он, мы не знали, что нас ожидало впереди. Капитан Джонсон сказал:

— Том, стань за руль.

От этого спокойствия у нас нисколько не прибавилось.

Услышав команду, Том нахлобучил кепку козырьком назад, подскочил и с радостью схватился за руль. Он держал его под мышкой, как пистолет-пулемет, и шевелил пальцами ног над треснутым компасом, лежавшим на палубе неприкрепленным.

В средней части палубы стоял деревянный ящик с песком, в котором тлел огонь. Огню не давали затухнуть, и мы гадали, что бы подумали страхагенты об этой плавучей жаровне. В полдень дядюшка Герман добавил дров и стал печь хлеб. Он зачерпнул ковшиком воды из бочки, вылил ее в муку и стал месить пальцем. Затем эту смесь он стал греть в закопченном горшке для варки бобов. Вскоре появилась круглая подрумяненная пресная лепешка; вид у нее был очень аппетитным, если не вспоминать, как ее готовили. Стоило дядюшке Герману положить ее на палубу, как Том украдкой отломил кусок. Немедленно воздух огласился криками и полетели палки. Потом дядюшка Герман положил в горшок кусок рыбы и закрыл его грудой грязных тряпок, похожих на старые носки и белье. По-видимому, он собирался убить двух птиц одним камнем: стирать и готовить обед одновременно. Пока рыба варилась на пару, он засунул руку в карман брюк и достал оттуда влажную заплесневшую бумагу. Содержимое бумаги — порошок коричневого цвета — он высыпал в ржавую жестянку, добавил туда из бочки зеленоватой воды и занялся приготовлением кофе. Если сам кофе оказался бы недостаточно крепким, чтобы прогнать сон, то хватило бы одного воспоминания о его составных частях. Обед прошел с большим успехом, но я не была слишком огорчена, когда пропал мой довольно большой кусок лепешки, оставленный на минутку без присмотра на палубе. Его украл Том. Он сидел и жевал лепешку, не сводя глаз с моего лица, но я никому не пожаловалась, так как не хотела, чтобы ему попало.

Большую часть дня мы плыли по открытому океану, не видя земли. Наконец стая чаек пролетела над головой. Том приветствовал их криками.

— Чайки, чайки, смотрите, чайки.

Вскоре на горизонте выступил из моря низкий силуэт острова Андрос, увенчанный шапкой облаков. Синие волны глубоких вод заменили зеленые. На судне началось оживление — каждый нашел себе какое-то занятие. Спавший мальчик проснулся и стал откачивать воду из трюма; Том вооружился большим веслом и стал глядеть за борт в ожидании; дядюшка Герман убрал кухонную утварь и притушил огонь. Мы не могли понять причин этой суеты.

Вдруг удар. Судно килем ударилось о риф и накренилось, шкипер вытравил шкот, а заполаскавшийся парус глубоко окунул рею в воду. Судно накренилось под страшным углом. Я схватилась за мачту, уверенная, что мы перевернемся на этом одиноком рифе в трех милях от берега, где море кишело акулами. Барни потянулся за нашим надувным спасательным плотиком. Остальные, казалось, не беспокоились. Пока мы со скрежетом и ударами ползли по дну, мать меняла ребенку штанишки, а дядюшка Герман все еще убирал кухонную утварь. Увидя ужас на моем лице, капитан Джонсон сказал: