Владимир Санин - Кому улыбается океан

Ребята сменялись с вахты, переодевались и шли на пеленгаторную палубу, где стихийно начался «вечер художественной травли». Шел один из любимых номеров программы: рассказ Гриши Арвеладзе о том, как он сдавал экзамен по географии.

– Учителка меня спрашивает: какой фауна в Австралии? А откуда я знаю, какой фауна в Австралии? Я малчу, она малчит, все малчат. Я ей гавару: хочешь, я тебе скажу, какой фауна в Грузии? Нет, гаварит, скажи, какой в Австралии. Тогда один в классе делает мне знак руками: прыг, прыг, вот так. Ну, раз фауна прыгает, значит, кто? Я ей гавару: лягушки! А она гаварит: двойка тебе за лягушки! Кролики и кенгуру, а не лягушки!

Гришино выступление проходит с неизменным успехом. Рассказчики меняются один за другим. Тепло принимает аудитория и рассказ Александра Евгеньевича о шести студентах-практикантах. Прибыв на судно, они робко попросили стармеха дать им какую-нибудь работу. Дед оказался чутким и отзывчивым человеком. Он подумал и предложил ребятам перетащить дизель на один сантиметр вправо. Студенты вцепились в конец и добросовестно потели до тех пор, пока не смекнули, что сдвинуть с места наглухо закрепленный дизель весом в полторы тонны им не удастся за целое столетие.

«Вечер травли» Аркадий Николаевич завершил рассказом, стенографическая запись которого следует ниже.

«– Уникальное блюдо.

В прошлом году, когда «Канопус» бродил по Персидскому заливу, кто-то распустил слух, что самое вкусное блюдо, перед которым меркнет все на свете, – это консервированная соленая креветка. Обычная вареная креветка нам порядком надоела, и Чиф (обычное прозвище старпома на судне) , отчаянный гурман, решил изготовить консервы. Он затолкал в большую банку килограммов пять отборной креветки, промыл забортной водой, сверху насыпал крупной соли, любовно обтер банку ветошью и накрепко завинтил крышку. Мы стояли вокруг и изо всех сил изводили его советами, но Чиф сжал зубы и не проронил ни слова.

– На коленях будете ползать – не дам! – наконец заявил он и отнес драгоценную банку в рулевую рубку.

Таинственная торжественность, с которой консервировалась креветка, разожгла любопытство всего экипажа. Вокруг банки начали ходить легенды. Говорили, что Чиф знает какой-то секрет и засыпал в банку особый состав, который делает креветку необыкновенно вкусной. А Чиф ходил по судну надутый и важный, как будто он только что поймал одним тралом пятнадцать тонн креветки – мечта всех рыбаков – или дал адмиральского козла – мечта всех козлятников.

Через несколько дней, когда я утром вошел в рулевую рубку, Чиф, здороваясь, как-то по-особенному, загадочно улыбался. На лоцманском столике возвышалась банка с креветками, а на расстеленной бумаге лежало несколько ломтиков поджаренного хлеба. Я хотел было побранить старпома за неуважение к рулевой рубке, что, мол, за обжорку здесь устраиваете, но желание отведать экзотическое блюдо удержало меня от строгого соблюдения морских традиций. Но вот Чиф подошел к банке, подмигнул нам и подковырнул ножом крышку. Наши носы дружно сдвинулись к банке, чтобы втянуть волшебный аромат…

Полчаса спустя, окончательно придя в себя, я понял, что произошло. А тогда раздался взрыв, мимо наших носов со свистом пролетела крышка, рубку заволокло голубоватое облако. Мы тут же рухнули на пол, корчась в предсмертных судорогах, и только Чиф, который ухитрился схватить насморк, не смог ощутить всей гаммы, букета засоленной при сорокаградусной жаре креветки. Но все же он догадался открыть настежь дверь рубки и впустить свежий воздух, который долго не мог пробиться сквозь густую пелену сероводорода, аммиака и, наверное, всех других зловонных газов.

Наконец, избавившись от кашля, удушья и конвульсивного, идиотского смеха, мы выбрались на свежий воздух. За нами величественной походкой вышел Чиф, неся в руках свою банку, в которой что-то еще клокотало. Банка полетела за борт, и вода кругом запенилась и забурлила, стала менять окраску, как осьминог на палубе. Несколько дельфинов, которые мирно резвились неподалеку, сумасшедшими прыжками ринулись в сторону, отплевываясь на ходу. Наконец банку проглотила голодная акула-пила. Потом она три дня ходила за «Канопусом», рядом с иллюминатором медпункта, пока мы не догадались, в чем дело, и не бросили несчастной несколько пачек анальгина. О ее судьбе я больше ничего не знаю».

– Насчет акулы вы, Николаич, малость того… – усомнился один из слушателей.

– Цитирую Марка Твена, – невозмутимо ответил капитан: – «Такова эта правдивая история. Кое-что, впрочем, я выдумал».

Полдень. Все свободные от вахты спасаются от зноя в каютах. На солнце, наверное, под пятьдесят градусов, в каютах – двадцать. Будь благословен во веки веков, несравненный и любимый кондишен! Только твоя божественная прохлада умиротворяет в тропиках наши северные души. Ты охлаждаешь тела и виноградный сок, ты возвращаешь нас в осеннюю Россию, заставляя на ночь укрываться теплым одеялом (а Володю Иванова– двумя). Благодаря тебе мы при желании можем даже мерзнуть – экзотическое удовольствие для людей, которые только что жарились на адской сковороде.

Обливаясь потом, я сочиняю про себя гимн кондишену. Под руководством Валерия Жигалева мы с доктором вяжем трал на пеленгаторной палубе: неугомонный тралмастер в кабинетной тиши разработал новую конструкцию, которая позволит нам добиться неслыханных уловов, – Валерий в этом абсолютно уверен. Вообще-то говоря, трал уже готов – Вите и мне доверена только обвязка крайних ячеек, но для выполнения и этой несложной операции Валерий проводит длительный инструктаж. Он учит нас вязать узлы.

– Беседочный узел вам еще пригодится, – поясняет он, делая хитрые манипуляции капроновой бечевкой, – для моряка он едва ли не самый важный. Смотрите: раз, два, три – и готово.

– А для чего он может пригодиться? – интересуемся мы.

– Чтобы спасаться, например, – хладнокровно отвечает Валерий. – Допустим, вы засмотрелись на акулу, перегнулись через борт и шлепнулись в воду. Тогда я бросаю вам конец, и вы должны обвязаться именно этим беседочным узлом. Вот так…

Наше внимание обостряется. Мы с повышенным вниманием изучаем этот благородный беседочный узел. Валерий сначала возмущается нашей бездарностью, но в конце концов добивается того, что мы вяжем узел, как автоматы, с закрытыми глазами. Затем, дав нам последние инструкции, он уходит на корму, где работы всегда непочатый край: нужно дюйм за дюймом проверить трал, подвязать новые кухтыли вместо побитых, и прочее, и прочее – старшему тралмастеру для выполнения своих обязанностей не хватает двадцати четырех часов в сутки.