Владимир Санин - Кому улыбается океан

Весело на баке – здесь не щадят никого. Смеются над капитаном, которого при последнем переходе экватора окунули в чан с водой, сдобренной сажей; вспоминают, как Володю Елисеева, матроса траловой команды, сбила с ног акула, хлестнув хвостом пониже спины; как на «Глебе Успенском» моторист, выйдя из машинного отделения на Божий свет, зажмурился на солнце и вылил на голову старпома ведро мазута и как бедняга три дня обедал в своей каюте – его не пускали в кают-компанию, пока он не отмылся и не остриг волосы.

Среди грубых и неотесанных морских животных дельфины считаются интеллигентной прослойкой, этакой аристократией духа. По свидетельству очевидцев, некоторые наиболее образованные дельфины даже разговаривают: просят закурить и желают приятного аппетита. Эти свидетельства– подлинная правда, потому что о них написано в газетах. Скоро мы узнаем, что дельфины играют в шахматы и решают уравнения с тремя неизвестными.

Но те дельфины, которые сопровождали подходивший к Дарданеллам «Канопус», вели себя как мальчишки. Они выпрыгивали из воды, корчили рожи, снова плюхались в море и, что считалось у них особым шиком, ныряли под киль и появлялись с противоположной стороны. Несолидное поведение. Видимо, это были легкомысленные юнцы, которые предпочитали вместо учебы и честного труда болтаться без дела по морю и путаться у проходящих судов под ногами. Я погрозил бездельникам пальцем. И вы думаете, что замечание старшего хоть чуточку их смутило? Как бы не так. Один из них даже задрал хвост и издевательски помотал им в воздухе – факт, свидетельствующий о полном развале воспитательной работы среди молодежи.

Размышляя над этим грустным явлением, я чуть было не прозевал Дарданеллы– точнее, самое узкое место пролива, прославленное в мировой литературе. Несколько тысяч лет назад здесь совершил рекордный заплыв греческий юноша. Приз, который он получил – любовь очаровательной девушки, – так пришелся ему по душе, что с тех пор юноша переплывал пролив каждую ночь: единственный в истории спорта прецедент, когда спортсмену за каждое повторение рекорда вручался один и тот же приз. Не могу припомнить, плавал ли он к возлюбленной до глубокой старости или решил проблему свиданий на другой, более прочной основе. Затем, чуть ли не в наши дни – лет полтораста назад – пролив преодолел Байрон, вызвавший многочисленных подражателей. Среди них наибольшую известность получил Ленский, который

Кстати, Дарданеллы, или Геллеспонт, как говорили древние, в самом узком месте, Чанаккале, не достигает и полутора километров – расстояние, которое Галина Прозуменщикова проплывает за полчаса рядовой тренировки. Это просто для сведения, чтобы древние не очень задирали нос.

Впрочем, беру слово обратно. Было от чего древним задирать свои классические греческие носы. Ведь ни один народ в истории человечества не дал такого числа знаменитостей на душу населения. Ликург и Перикл, Пифагор и Софокл, Эзоп и Плутарх, Сократ, Платон, Аристотель, Фидий – от одного перечня гениев голова пухнет. А греческие боги? Да все остальные всевышние им в подметки не годятся! Если Иеговой лишь один раз в жизни овладели человеческие чувства, и то лишь затем, чтобы обмануть невинную девушку Марию и бросить ее без алиментов с ребенком на руках, то Зевс был настоящим человеком, со всеми человеческими слабостями и достоинствами. Он не оставлял своих детей без отца и не бросал их на произвол толпы, а давал им высшее образование, положение на Олимпе, следил за их нравственностью (хотя сам, между нами говоря, был далеко не святой старикан: седина в бороду – бес в ребро).

А Гомер, нищий, неграмотный, слепой? Сейчас он только за одни переиздания «Илиады» и «Одиссеи» мог бы приобрести «Москвич-408» и холодильник «ЗИЛ», а тогда гениальный поэт ходил пешком и обедал куском козьего сыра, запивая его глотком вина. Может быть, от слишком легкого обеда гекзаметры у него получались тяжеловаты. «Вышла из мрака младая, с перстами пурпурными Эос» – теперь так не пишут. Это и слишком длинно, и слишком общедоступно. Нынешние поэты пишут короткие, рубленые строки, зарабатывая на хлеб себе и десяткам критиков, которые до хрипоты спорят о том, что поэт хотел сказать своей небольшой и смутной вещицей, с атомным котлом в роли главного героя.

А Демосфен – отец ораторского искусства? Он первый поднял простую человеческую речь от болтовни до искусства, и не он виноват, что спустя тысячелетия некоторые его ученики поступают совсем наоборот.

Я сознательно ничего не сказал об Александре Македонском. Полностью солидарен с Чапеком, который полагал, что человек, которому первому пришла в голову идея мирового господства, не заслуживает доброго слова. Чего говорить, наукой массового избиения людей он владел здорово, но для его современников было бы куда лучше, если бы Александр Македонский был не отличным полководцем, а посредственным гончаром.

И еще ничего не сказал я о Геродоте. Я приберег его напоследок – в соответствии с маршрутом «Канопуса». Как вы уже догадались, весь разговор о греках возник потому, что «Канопус» сутки шел по Эгейскому морю, и за сутки я не сомкнул глаз. Шутка ли сказать! По этому морю скитался Одиссей; где-то здесь, на одном из сотен Эгейских островов, он выбил глаз циклопу Полифему; где-то неподалеку, привязанный к мачте, он наслаждался чарующим пением сирен; здесь вел искусную дипломатическую борьбу с волшебницей Цирцеей, проплывал между Сциллой и Харибдой… Впрочем, последнее произошло не здесь, а в Красном море – мне кажется, я точно определил это место. Но об этом потом.

Остров Лесбос, который, по преданию, был населен женщинами, высланными с материка за веселый нрав, «Канопус» миновал ночью. Под утро мы прошли остров Хиос, а днем увидели Икарию и Самос. Так вот, на острове Самос в ссылке жил Геродот, первый историк, оставивший потомству что-то путное. Не помню, почему его сослали, – причины такой немилости иногда остаются неясными. Однако будем надеяться, что Геродот не совершил ничего предосудительного, что помешало бы нам с ним раскланиваться.

Вода в Эгейском море ультрамариновая. Я не совсем ясно представляю себе этот термин, но мне так сказали, и я честно записал это слово. Было очень жарко, и по «Канопусу» прокатились слухи, что капитан сейчас разрешит купаться. Я люблю купаться, но перспектива окунуться в море, когда до ближайшего берега сорок миль, а до дна – более тысячи метров, не вызвала у меня никакого энтузиазма. Душ – другое дело.

Он, быть может, менее экзотичен, но в нем, по крайней мере, не водятся акулы. Б-р-р! Мне рассказывали, что доктор, бывший на «Канопусе» в прошлом рейсе, страстно любил подводную охоту. Он долго унижался перед капитаном, умоляя разрешить ему поохотиться. Наконец Аркадий Николаевич сдался, и доктор, достав акваланг, ласты и ружье, вприпляску побежал на корму – прыгать в море. И надо же было так случиться, что в это время как раз поднимали трал. Доктор взглянул – и изменился в лице: в трале яростно извивалась пятиметровая акула. Любитель подводной охоты величественно удалился, сопровождаемый сочувственными, идущими от сердца восклицаниями матросов. Мстительный капитан приказал разыскать доктора и напомнить, что ему разрешена подводная охота, но тот предупредительно заперся в своей каюте. Там он и просидел до вечера, поглощая пирамидон и никак не реагируя на призывы по трансляции: «Судовому врачу – купаться! Судовому врачу подготовиться к спуску в море!»