Василий Боткин - Письма об Испании

Мне случалось слушать о нравственности Кадиса не очень лестные отзывы; правда, что я слыхал их здесь только от людей пожилых или угрюмых. Не знаю, до какой степени отзывы эти справедливы. Но мне кажется, тот очень ошибается, кто так называемую безнравственность Кадиса примет за бездушную легкость нравов, которая так обыкновенна в Париже. В этом отношении между парижскими женщинами и андалузскими такая же разница, какая между комическою оперою Обера и лирическою Россини или Беллини, между вдохновением и капризом, энтузиазмом и простым ощущением. Послушайте, что говорит Байрон о женщинах Кадиса, и называйте их после этого безнравственными, если можете:

«О, не говорите мне больше о климатах севера и английских дамах! Вам не суждено было, как мне, видеть милую (lovely) девушку Кадиса. Нет у ней голубых глаз и белокурых английских локонов; но как превосходит ее выразительный взор — лазурь томных очей!

«Как Прометей, она похитила у неба огонь, темным блеском сверкающий сквозь длинные шелковистые ресницы ее глаз, которые не могут удержать своих молний. Смотря, как на белую грудь ее падают волнующиеся пряди ее черных волос, вы сказали бы, что каждый их локон одарен чувством и, змеясь по этой груди, ласкает ее.

«Прелести наших молодых англичанок обольстительны на вид, но уста их очень медленны на признание в любви. Рожденная под более пламенным солнцем, испанка создана для любви, и если вас полюбила она, — кто восхитит вас так, как девушка Кадиса!

«Молодая испанка не кокетлива; она не наслаждается трепетом своего любезного: в любви ли, в ненависти ли — она не знает притворства. Ее сердце не может быть ни куплено, ни продано: если оно бьется, оно бьется искренно, и хотя его нельзя купить золотом, — оно будет вас любить долго и нежно.

«Молодая испанка, которая принимает вашу любовь, не огорчит вас никогда притворными отказами, потому что каждая мысль ее устремлена к тому, чтоб доказать вам всю свою страсть в час испытания (in the hour of trial). Если чужеземные солдаты угрожают Испании, она бросается в бой, разделяет опасности, и когда любезный ее падает, она схватывает копье и мстит за него.

«Когда, при вечерней звезде, она вмешивается в веселое болеро или поет под звонкую гитару о христианском рыцаре и мавританском воине или когда, при мерцающих лучах Геспера, перебирает она прекрасною ручкою свои четки или присоединяет голос свой к набожному хору, поющему сладостные, священные гимны вечерни…

«Словом, что бы она ни делала, невозможно видеть ее без сердечного волнения. Пусть же женщины, менее ее прекрасные, не порицают ее за то, что грудь ее не наполнена холодом! Я бродил под разными климатами, видел много милых, чарующих женщин, но нигде в другой земле (и очень мало в моей родине) не встречал подобную черноокой девушке Кадиса» [45] {252} .

Не знаю сколько тому лет, положено было с каждого пиастра, приходившего сюда из Южной Америки, сбирать по реалу (25 коп. асс.) на постройку в Кадисе собора. В 1772 году начата постройка его, и с год тому как собор окончен внутри {253} . Это одно из лучших произведений новой архитектуры. Вся внутренность (в позднейшем стиле Возрождения) {254} из превосходного белого мрамора; со всех сторон вьются арки, поддерживаемые коринфскими колоннами: я не знаю ни одного храма, который бы имел столько веселой, воздушной грации. Грация древних была строга и величава; грация храмов средних веков обнаруживалась только в украшениях и подробностях, подчиненная созерцательно-мистическому характеру целого. А нашему времени где взять чувства и идей для создания храмового стиля! Теперь нужен огромный талант даже для того только, чтоб выйти из общей рутины храмового стиля, — все равно — итальянского, византийского или готического. Теперь художники придумывают для храма такой или другой религиозный характер, соображаясь с привычками и характером народа, среди которого они живут. Но живой симпатический союз между художником и народом разорван. Искусство не терпит всего того, что не истекает из внутреннего стремления и свободной фантазии; оно не терпит придуманности и расчета и с жалостию смотрит на труды нашего века по части храмового стиля. Архитектор собора в Кадисе, кажется, решился выстроить просто прекрасное здание — и успел в этом вполне: сердце бьется безотчетною радостью под этими светлыми, играющими арками. Как весело раскинулись эти своды! Как игриво сгруппировались колонны! Словом, собор Кадиса есть лучший новейший собор, какой только я знаю.

Сверкающая синева здешнего неба и удивительная прозрачность атмосферы, можно сказать, ослепляют глаза и придают природе и всему окружающему такой восхитительный, праздничный вид, какого я не встречал даже в Сицилии, где тоны воздуха и природы гораздо гуще, влажнее и оттого мягче для глаз. От одного этого мои северные органы ощущают здесь какое-то нервическое наслаждение. Для жителей Севера путешествовать по этим странам — все равно что пить самое раздражающее, огненное вино. Но эта же родственность с Африкой, которая придает здешнему небу и природе такую обаятельную красоту для северных глаз, делает Кадис иногда невыносимым. Я говорю о ветре, поднимающемся со стороны Африки, называемом здесь el viento de Levante [46]: это симун, ветер пустыни. Он захватывает дыхание, мертвит природу; самый океан теряет при нем свой лазурный блеск и при совершенно ясном небе принимает цвет свинцовый; волны встают горами. Этот ветер приносит с собой знойную температуру Африки, даже пыль пустынь ее; окрестность скрывается за серою пылью, цвета и тоны воздуха исчезают, солнце тускло, воздух тяжел; кровавый цвет заката сменяется серою ночью, беспрестанно освещаемой молниею без грома. Ко всему этому нервы находятся в страшном раздражении: три дня я страдал от этого ветра. Мне говорили, что здесь большая часть убийств совершается в те дни, когда дует раздражающий viento de Levante.

В Кадисе, где контрабандная торговля, по самому положению города, вокруг замкнутого стеною, связана с большими трудностями, теперешняя система таможенная возбуждает против себя больше противоречий, чем в других приморских городах Испании, где контрабанде не так трудно отыскивать себе дорогу. В Андалузии, да и во всей Испании, почти нет фабрик; одна Каталония, и преимущественно Барселона производит мануфактурные изделия для всех остальных провинций. Отсюда богатство Каталонии, ее предприимчивый, деятельный, решительный характер, и отсюда же политическая важность ее. Но, без всякого сомнения, Барселона не может удовлетворить мануфактурным потребностям всей Испании, тем более что товары ее, отправляемые вьюком на мулах вовнутрь и на север Испании, при высоких ценах провоза, обходятся там очень дорого. Несмотря на это, иностранные изделия обложены здесь огромною пошлиной и для обогащения одного города вся остальная Испания должна платить за его изделия втридорога. Но политическая важность Барселоны такова, что трудно уменьшить привозный тариф. Отсюда понятна ненависть андалузцев к каталонцам, понятно, почему андалузец смотрит на контрабанду как на самое праведное дело и почему, наконец, она так процветает в Испании.