Агата Кристи - Расскажи мне, как живешь [litres]

Макс дал плитку шоколада мальчишке, который сидит снаружи и моет керамику, и сегодня вечером этот мальчишка пристает к нему: «Скажи мне, Хвайя, умоляю тебя, как название той сладости? Она столь восхитительна, что теперь мне не хочется никаких сладостей с базара. Я должен купить эту новую сладость, даже если она стоит целый меджиди!»

Я говорю Максу, что он должен чувствовать себя так, как будто создал наркомана. Определенно, шоколад дает привыкание.

Макс отвечает, что в данном случае совсем не то, что с тем стариком, которому он предложил кусок шоколада в прошлом году. Тот старик вежливо поблагодарил и спрятал шоколад в складках своей одежды. Всегда готовый вмешаться Михель спросил его, неужели он не собирается это есть. «Это вкусно», – сказал Михель. Старик ответил просто: «Это новое. Может быть, опасное!»

Сегодня у нас свободный день, и мы едем на Брак, чтобы там заняться приготовлениями. Само городище на расстоянии около мили от Джаг-джага, и первый вопрос, который надо решить, – это проблема воды. У нас работал местный специалист по рытью колодцев, но вода около городища оказалась слишком соленой для питья. Значит, ее придется возить из реки – отсюда Сиркассян, телега, бочки для воды (и лошадь, которая не старая женщина). Нам, кроме того, понадобится сторож, который жил бы на раскопе.

Для нас самих мы арендуем дом в армянской деревне у реки. Большая часть домов там покинута. Когда поселок только начинался, в него было вложено много денег, но, насколько можно судить, первоочередные вещи не были сделаны самыми первыми. Дома (хотя на взгляд западного человека они, вероятно, и кажутся жалкими конурами из кирпича-сырца) были построены с излишнем размахом – больше и более замысловатые, чем необходимо, в то время как водяное колесо, от которого полностью зависели и орошение, и весь успех поселения, было сделано кое-как, так как построить его как следует денег уже не хватало. Поселок начал свое существование как нечто вроде коммуны. Инструменты, животные, плуги и т. д. были получены с условием, что они будут оплачены из доходов сообщества. На самом же деле произошло, однако, следующее – один за другим люди уставали от жизни в диком месте, начинали мечтать о возвращении в город и уезжали, прихватив свои инструменты и орудия. Результат: все это приходилось постоянно заменять, и те люди, что оставались и работали, оказывались, к своему полному изумлению, все больше и больше в долгу. В конце концов перестало работать водяное колесо, и поселок деградировал, превратившись просто в деревню, причем деревню недовольную. Заброшенный дом, который мы арендуем, производит внушительное впечатление. У него есть огораживающая двор стена и даже двухэтажная «башня» с одной стороны двора. По другой стороне двора ряд комнат, обращенных к башне, каждая из которых имеет выход во двор. Серкис, плотник, сейчас занят починкой деревянных частей дверей и окон, так что часть комнат будет пригодной для обитания в лагерных условиях.

Михель послан привезти нового сторожа для раскопа из деревни в двух милях отсюда, вместе с его шатром.

Серкис сообщает, что комната в башне в лучшем состоянии, чем все остальные. Мы поднимаемся по ступенькам, проходим по небольшой плоской крыше и входим в две комнаты. Мы решаем, что в дальней комнате поставим две походные кровати, а первая сойдет для еды и т. д. На окнах есть деревянные доски на петлях, которые можно закрывать, а Серкис вставит стекла.

Возвращается Михель и сообщает, что у сторожа, за которым его посылали, три жены, восемь детей, множество мешков муки и риса и довольно много скота. Все это невозможно привезти на грузовике. Как ему быть?

Он отбывает снова с тремя сирийскими фунтами и инструкцией привезти всех, кого он может, а избыток пусть оплатит свой переезд на ослах.

Внезапно появляется Сиркассян, правящий водовозной телегой. Он поет и размахивает большим кнутом. Телега выкрашена ярко-голубой и желтой краской, бочки для воды синие, на Сиркассяне высокие сапоги и яркие одежды. Все вместе еще больше напоминает русский балет. Сиркассян слезает, щелкает кнутом и продолжает петь, покачиваясь. Он явно очень пьян!

Еще один из лебедей Михеля!

Сиркассян уволен, на его место назначен некто Абдулл Хассан, серьезный меланхолический человек, который говорит, что понимает в лошадях.

Мы отправляемся домой, и в двух милях от Чагара у нас кончается бензин. Макс в ярости обращается к Михелю и ругает его.

Михель воздевает руки к небу и испускает вопль оскорбленной невинности.

Он действовал исключительно в наших интересах. Он хотел использовать бензин до последней капли.

«Дурень! Разве я тебе не велел наливать бензин в запасную банку и брать ее с собой?»

«Запасная банка не поместилась бы, а кроме того, ее могли украсть».

«А почему же ты не наполнил бензином бак?»

«Я хотел посмотреть, сколько машина может пройти на том, что у нас было».

«Идиот!»

Михель говорит примирительно «Sawi proba», чем доводит Макса до воя ярости. Мы все чувствуем искушение применить Forca к Михелю, а он продолжает изображать добродетель – невинный человек, несправедливо обвиняемый!

Макс сдерживается, но говорит, что теперь понимает, почему бывает армянская резня!

Мы наконец добираемся домой, где нас приветствует Ферхид, заявляя, что он бы хотел «уйти в отставку», так как он и Али не перестают ссориться!

Есть цена, которую приходится платить за высокое положение. Из наших двух домашних слуг Субри, неоспоримо, лучший. Он сообразителен, быстр, восприимчив и всегда весел. Его общий свирепый вид и огромный нож, старательно заточенный, который на ночь он кладет под подушку, – это просто мелочи! Так же как и тот факт, что каждый раз, что он просит отпустить его, оказывается, что ему надо навестить кого-то из родственников, заточенных в тюрьму в Дамаске или еще где-то за убийство. Эти убийства, серьезно объясняет Субри, все были необходимы. Речь шла о чести или о престиже семьи. И это подтверждается тем, говорит он, что никто из них не был осужден на долгий срок.

Субри, таким образом, намного более желанный слуга; но Мансур, по праву более долгой службы, главный слуга. Мансур, хотя и оправдывает утверждение Макса, что он слишком глуп, чтобы быть нечестным, тем не менее, говоря прямо, он – как боль в шее!

И Мансур, так как он старший слуга, обслуживает нас с Максом, в то время как Полковник и Бампс, будучи, предположительно, ниже рангом, пользуются услугами умного, веселого Субри.

Иногда, рано утром, меня охватывает чувство ненависти к Мансуру! Он входит в комнату, постучав раз шесть, так как сомневается, были ли многократные возгласы «Входи!» действительно обращены к нему. Войдя, он останавливается и, тяжело дыша, неуверенно балансирует двумя чашками крепкого чая.