Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

Валька открыл глаза. Как холодно! Огонька бы сейчас, костерище бы разжечь… Ах, если бы он курил! Если бы он курил, то в кармане лежала бы зажигалка! Вот когда начинаешь думать о пользе некоторых вредных привычек.

Подняв обломок доски и опираясь на него, Валька побрел от берега к скалам. Жестко шелестела трава, хрустели под ногами обломки мелких раковин и сухих водорослей. Он нагнулся, ухватил охапку: водоросли были мягкими и сухими… Это спасение. Только надо еще немножко потерпеть, еще совсем чуть-чуть помучиться, а потом наступит блаженство отдыха и сна. Так, где бы выжать одежду?..

Тут Валька увидел груду больших камней, а между ними как бы ямы, полные сухих водорослей. Вот здесь он и даст храпачка! Быстрее, быстрее… Так хочется спать! Топая от нетерпения, рывками и какими-то судорожными движениями он стянул с себя спасательный жилет, куртку, свитер и рубаху.

Скорее, скорее. Журчала вода. Валька кряхтел, как старик; силенок после такого купания осталось немного. Выжимал тряпки. Развешивал их на камнях. Приседал и прыгал, размахивая руками. Так хотелось, чтобы вещи хоть чуть-чуть «провялились» на едва ощутимом тут, под скалами, ветерке. Ну вот, теперь можно и одеваться. Сейчас ему будет чертовски хорошо: знает он один способ… Странники, путешественники — они должны всё уметь и всё знать. Опустившись на колени, Валька начал собирать мягкие сухие водоросли. Сбивая их в упругие пучки, он насовал траву под свитер: на живот, бока, на спину. Он напихал водоросли в брюки и стал толстым, как водолаз в раздутом воздухом гидрокостюме. Сон валил с ног. Валька осмотрел одну яму, потом вторую, третью. Вот хорошая ямка: всякого шуршащего мусора много — трава, водоросли. Валька подстелил спасательный жилет, лег на него и сверху нагреб на себя этот приятно и горько пахнущий мусор. Закрыл глаза… Одежда была сырой, но холода уже не ощущалось: водоросли грели лучше, чем овчина. И снова все стремительно понеслось. Черный океан, вода бухты, удаляющиеся огни танкера, скалы приближающегося берега. Но теперь не надо было бороться с сумасшедшим движением. Теперь можно было нырять в эту затягивающую тебя, как в омут, круговерть и мчаться, падать в блаженный, облегчающий и такой желанный сон. И Валька уснул.

…Танкер благополучно выбрался из бухты в поджидавший его океан и тяжело ухнулся в накатившуюся с левого борта волну. Каскады воды, похожие на добрый десяток петергофских фонтанов, ударивших в полную мощь, взметнулись над танкером, а потом с водопадным громом обрушились на палубу и закипели под переходным мостиком.

Капитан приказал ложиться на волну и так идти средним ходом. А коку в его кормовой каюте приснилось, что он «морж» и что он нырнул в парну́ю прорубь, вырубленную любителями зимних купаний у заиндевелых стен Петропавловской крепости. И приснится же такое! Всего-то раз и видел подобное чудо: шел напрямик через Неву, от зоопарка к Эрмитажу, и застрял возле проруби, удивляясь чудакам, барахтавшимся в ледяной каше…

Однако ощущение холода не проходило, и кок открыл глаза. В каюте горел свет, в распахнутый иллюминатор, пузыря занавеску, врывался ветер, одеяло, под которым скорчился кок, было мокрым насквозь, а по линолеумной палубе каюты плескалась вода. Тихонько взвыв, кок вскочил и, шлепая голыми ногами по воде, поспешно завинтил иллюминатор.

Сон был сбит, да и какой тут сон! «Ч-черт, и надо же… Не мог завинтить иллюминатор!» — сердито подумал кок о Вальке и, одевшись, вышел из каюты на поиски швабры.

Качало все сильнее. Забыв о швабре, кок направился в камбуз посмотреть, хорошо ли закреплена посуда в рундуках. Две чашки уже разбились, и кок подумал: «Ну, поваренок, продерешь зенки, задам же я тебе!..» Мальчишка, конечно же, был совершенно не виноват в побитой посуде, но кок уже привык во всех бедах, возникающих на камбузе, винить своего помощника. Валька не обижался, он отшучивался, смеялся, и от души отлегало…

Кок улыбнулся и отправился в кают-компанию — пора уже готовиться к завтраку, седьмой час. Намочив скатерти, чтобы посуда не скользила, кок расстелил их на столе и поднял бортовые планки: такой штормяга, того и гляди, не удержавшись на сырых скатертях, посуда посыплется на палубу.

Шло время. Валька не появлялся. «Пускай поспит мальчишка», — вначале подумал кок, но такого еще никогда не случалось, чтобы Шубин опаздывал на свое рабочее место; к тому же качка все усиливалась, одному было трудно возиться на камбузе, и, хватаясь руками за переборки, кок отправился в каюту поваренка.

Она была пуста, койка заправлена. Кок сел на нее, тупо уставившись в переборку, и почувствовал, как сжалось сердце. Нашарив в кармане таблетку, он сунул ее под язык, а потом, с трудом поднявшись, побрел в ходовую рубку…

Через несколько минут вся команда была поднята на ноги: после тщательного обследования помещений танкера Вальку Шубина обнаружить нигде не удалось.

А Валька Шубин спал в теплой яме под обрывистыми скалами бухты Хофпул. Была весна, и уже светало, и птицы начали свой новый хлопотливый день. С криками кружили над водой чайки, летели, срывались с уступов скал черные бакланы, а те, кто уже вернулся из бухты, сидели на камнях, сушили, расставив, крылья.

Валька, наверное, спал бы очень долго, но что-то тяжелое вдруг навалилось на него; не открывая глаз и не проснувшись еще, он попытался оттолкнуть это от себя и открыл глаза. Этим «тяжелым» был только что вернувшийся с ночной кормежки морской слон. Сырой, обсыпанный песком, налипшим на шкуру, слон вполз в свою яму. Слон был сыт. Он устал от целой ночи, проведенной в воде, и теперь жаждал отдыха. Шумно сопя, слон поерзал в яме, что-то ему тут мешало… Этим «что-то» был Валька. В мгновение очнувшись, матрос выполз из-под слона и, ухватившись за край спасательного жилета, потащил его. Да где там!.. Сопя и похрапывая, слон уже дрыхнул; его густые, жесткие усы то опадали, то топорщились, а маленькие глаза были крепко закрыты… Валька представил себе, как побагровеет от ярости боцман, узнав про потерю спасательного жилета, и потянул что было силы, упершись ногой в бок громадного животного.

Слон запыхтел, как пускающий пары локомотив, и открыл глаза. Несколько мгновений они были пусты, ничего не выражали, но вдруг ожили, расширились в дряблых веках, и слон резко — даже трудно было ожидать такой подвижности — отпрянул и, странно изогнувшись, разинул пасть.

Валька выдернул спасательный жилет и отбежал, а слон заревел глухим, ухающим голосом. Теперь, при дневном свете, этого зверя можно было рассмотреть получше.

Наверное, в нем было тонны полторы жира, костей и могучих мышц, буграми перекатывавшихся под толстой шкурой. Зверь наверняка был стар, об этом говорили многочисленные проплешины на шкуре, и драчлив: всю его толстую, морщинистую шею покрывали глубокие шрамы и рубцы. Ну и чудище!.. Валька поежился: такую морду трудно придумать… такое надо увидеть и, увидев, поразиться. Валька поразился, и ему стало немного жутко: это лик не зверя, а химеры с портала собора Парижской богоматери. Пасть у морского слона отвислым подбородком и толстыми, морщинистыми губами напоминала верблюжью, но в ней виднелись большущие клыки, а над пастью нависал нос не нос, хобот не хобот… Вся морда зверя была покрыта шишками и наростами, среди которых едва виднелись зеленоватые рысьи глаза.