Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Хорошо и много мы работали по зоологии. Так, мы неоднократно отправлялись на «пробуждение птиц». Уходили ночью в лес, рассаживались и ждали рассвета. Вот высоко в кроне деревьев раздавался первый короткий звук флейты — это начинала зарянка. Зарянка начинала, а чуть позже раздавалось однообразное звучание пеночки-теньковки: «тень-тень-тень-тень». Эта пеночка повторяет одну музыкальную ноту весь день подряд. Чуть позже запевали мухоловки, синицы, черноголовые славки. Лес весной спит недолго и пробуждается до рассвета. Еще в темноте звучат первые песни, на рассвете они раздаются уже полнее и громче, а когда выходит солнце, лес уже гремит разноголосым хором. А затем птицы замолкают.

Сначала я вспомнил об этих походах на «пробуждение птиц» как об идиллическом счастье детства. Но потом вспомнилось и другое ощущение — ощущение страшно напряженного внимания. Необходимо услышать, узнать и правильно назвать запевшую птицу. И запомнить ее; спрашивать второй раз нельзя. Упаси бог при этом соврать! Перепутать камышовку-барсучка и камышовку-тростниковку — позор! Нет, это было не эстетическое, бездумное наслаждение, а тяжелая работа. Нас учили не удовольствию, а делу. Поэтому мы очень быстро выучились узнавать по голосам чуть ли не всех птиц, и удивительно, я до сих пор помню многих.

Широко велись в экспедициях занятия по наблюдению за гнездами. На озере мы сутками высиживали, пожираемые комарами, не отрывая глаз от бинокля, наведенного на гнездо чомги или какой-нибудь насекомоядной пеночки. Чомги строят свои гнезда из камыша, собирают его в кучу, и такая куча плавает на воде как плотик, а наверху ее лежат яйца. Но гагара-чомга доставляла нам мало хлопот, она кормила птенцов всего несколько раз в день. А вот пеночки умудрялись приносить корм птенцам по сто — двести раз в день, и в бинокль было хорошо видно, что́ именно они приносят. Но записать, сколько раз и чем они кормят птенцов, было трудно, делали они это чрезвычайно быстро.

Много мы работали по описанию растительности лугов и болот. Насколько серьезно нас этому учили, можно судить по одному случаю. В 1931 году я попал в экспедицию в Казахстан и оказался в Джунгарском Алатау. Кругом было неспокойно, вились басмачи. По ночам мы боялись спать в палатках и уходили с одеялами в кусты. А мне нужно было сделать геоботаническую карту этого хребта. И карту я сделал, и ее приняли — значит она чего-то стоила. Дорого бы я дал, чтобы увидеть ее теперь! И сделал я ее только потому, что еще в кружке меня два года гонял и жучил мой учитель Федор Леонидович Запрягаев, о котором я скажу дальше.

В заключение моего рассказа о Центральном ленинградском кружке юных натуралистов мне хочется сказать несколько слов и о судьбе некоторых моих сверстников-юннатов.

Лева Белопольский — зоолог, с детства неутомимый и страстный охотник. Это было ясно всякому, кто видел его физиономию, с юности обсыпанную синими пороховыми точками. У него в руках разорвало патрон, который он загонял в берданку. Как ему при этом не выбило глаз, до сих пор не понимаю. После кружка он учился в университете, плавал на «Челюскине», жил вместе с его экипажем на льдине. Потом участвовал в походе «Сибирякова» и прошел с ним в одну навигацию из Атлантики в Тихий океан. В результате уже студентом носил два ордена. В те времена это было неслыханно. Потом работал на Севере. Последнее время трудился в заповеднике под Калининградом. Сейчас он профессор Калининградского университета. Жизнь Левы, начатая с таким блеском с «Челюскина», после изрядно его трепала, но он жив и работает доныне, старый юннат, старый полярник Лев Осипович Белопольский.

Зига Лунь — страстный орнитолог, в кружке он все время хотел сделать что-то чрезвычайно хорошее, как-то отличиться. Рано «заразился» Арктикой, работал в Арктике и погиб в Арктике. В 1933 году он и его напарник исчезли во время зимовки у восточного берега Обской губы. Что произошло, как они погибли, не знает никто. Известно только, что он сам рвался на зимовку, сам ее организовывал, а весной обоих зимовщиков уже не было… Предпринятые поиски ничего не дали. Мне недавно писал другой наш юннат, К. Чапский:

«Так эта трагедия и осталась невыясненной. Зига был чудесный человек! Мне до сих пор не по себе от этой страшной смерти. И неизвестно, что и как. Мог и медведь напасть, могло оторвать на льдине. Никто ничего не знает, никто!»

Жорж Новиков — зоолог, организатор и участник всех событий в кружке, всех дел кружка и всех его экспедиций. Хорошо ходил, хорошо пел, добросовестно работал. Он был типичный комсомолец двадцатых годов, в этой роли его можно было снимать в кино без репетиций и без грима. Защитил кандидатскую и докторскую, стал профессором, написал много учебников и научных работ. Он в юности был принципиальным и честным, таким и остался. Он доказал это во время дискуссии о виде. Сейчас он опять, как прежде, командует своей кафедрой.

Константин Чапский — крупный полярник, зоолог, специалист по морскому зверю, доктор и профессор, здравствует и поныне. Работал в Институте рыбного хозяйства, в Арктическом институте, потом в Зоологическом, ездил на Новую Землю, в Карское море, на Анадырь, но куда бы ни ездил и где бы ни работал, занимался только одним — занимался тюленем. Не зря его звали Костя-Главтюлень.

Сева Дубинин — юннат последнего призыва в Центральном кружке. Хороший зоолог, доктор наук. Был правой рукой академика Павловского, директором Зоологического музея в Ленинграде. Очень рано умер от инфаркта.

Женя Ордовский прекрасно знал птиц по голосам, хорошо ходил, хорошо пел. Не только знал птиц, но и хорошо их рисовал и вообще хорошо рисовал. Окончив школу, он пошел в архитектурный институт.

Шура Слободов пришел в наш кружок из кружка при Ленинградском зоосаде и участвовал только в последней экспедиции. В университет не попал, поехал в Таджикистан и был убит в 1933 году басмачами.

Сейчас вот вспоминаешь о ребятах нашего кружка, о тех, кто долго, по-настоящему были у нас в юннатах, и невольно делишь их на две группы. Одни стали профессорами, крупными учеными, много сделали для науки, были в крупных экспедициях, много поездили. Другие погибли по дороге в науку: утонули в море, убиты басмачами…

Впрочем, были и такие, что свернули в сторону от биологии и от науки, но о них я мало знаю.

Говоря о Центральном кружке юннатов, нельзя не сказать о наших руководителях — о Сергее Владимировиче Герде и его помощниках Федоре Леонидовиче и Михаиле Леонидовиче Запрягаевых.

Руководитель нашего кружка Герд был маленький человек, совершенно лысый, без бровей и ресниц и почти совсем глухой. Слушал он через какой-то аппарат. Но первое впечатление о нем как о старике было неверно. Он был лыс и глух, но это сделал не возраст, а скарлатина. В пору моего с ним знакомства ему было всего около тридцати лет.