Иржи Груша - Чехия. Инструкция по эксплуатации

Его жена-австрийка по-чешски говорила на ломаном языке, зато редко. Единственная и обожествляемая дочка Шульцев предпочитает, чтобы ее называли Сиди, а не Зденой. Это была красивая и талантливая девушка из хорошего семейства. Ей необходимо было освоить наиболее важные женские умения того времени: фортепиано и светскую беседу. Освоению беседы ей помогал актерский талант, а вот фортепиано никак не давалось.

Ничего удивительного, что должен был появиться некто, кто получит задание ликвидации данного недостатка. И для этой цели герр директор выбрал Леоша Яначека, наиболее талантливого ученика своего заведения. Он никак не мог предчувствовать, что подарит городу Б. историю любви "категории А". Потому что, подобно тому, как юный Верди в ходе уроков фортепиано в Буссето влюбился в свою ученицу, здесь брненская ученица влюбляется в своего учителя. И в обоих случаях речь идет о дочках адвокатов.

Но Сиди всего лишь тринадцать лет, а Леошу — двадцать пять. Потому он поначалу колеблется и перестает сопротивляться только тогда, когда девица тянет к нему руки. Он не оценил ее выдержки и очарования, так что теперь, в рамках правил того времени обязан (по-немецки) попросить ее руки. Родители в шоке. Хотя они и либеральные, но легкомысленный Яначек их просто пугает. Папочка предупреждает дочку, что браки с артистами счастливыми не бывают. Та ему решительно отвечает — и это в возрасте тринадцати лет! — что предпочитает быть несчастной с гением, чем счастливой с глупцом.

Так что герру директору — доктору Эмилиану Шульцу — не остается ничего другого, как только тянуть время и искать какие-то отговорки в надежде, что со временем разум победит. А разум говорит на юридическом языке. Девушки должно быть, как минимум, шестнадцать лет. Опять же, таланты гения стоит проверить по одному музыкальному адресу "категории А". Например, в Лейпциге с его хором и консерваторией. Там Леош может использовать свой голос и, словно Бах, развить свои композиторские способности. Опять же: с глаз долой, из сердца вон!

Он обязан согласиться, а Сиди — надеяться. Благодаря этому, появляются написанные по-немецки письма этой пары, которые сегодня являются примером чувств наперекор нелегким временам. Поначалу это формальные разговоры, в которых постепенно появляются любовные тона. Отдаление сближает. Правда, Леош регулярно передает приветы "Любимым Родителям" — то есть Шульцам — но Здене открывает собственные проблемы. Он откровенен и влюблен. Если бы кто-то желал утверждать, что этим двоим влюбленным помешали национальные конфликты, такой выглядел бы человеком, кто такие конфликты сам разжигает.

Вот только Лейпциг, однако, это taedium vitae (здесь: усталая жизнь — лат.), то есть скука, привлекающая чертей, а не муз. Яначек не в состоянии найти здесь родственную душу. Кого-то такого, с кем мог бы делиться сомнениями относительно неоклассицизма и романтизма современной музыки — как это было с Дворжаком в ходе обучения владения органом в Праге.

В конце концов, он бросает Лейпциг и возвращается в Брно как лузер. К тому же, в это же самое время его встречает семейная катастрофа. У Шульцев, к которым с визитом прибыла их тирольская тетка, он становится свидетелем кухонного спора и тирольских претензий к наши жениху и невесте. Что те, якобы, все больше разговаривают друг с другом по-чешски, на этом мужицком жаргоне.

Леоша будто громом поразило. Что за идиотское высокомерие! Причем, у близких людей! Да разве же этот "жаргон" не является старейшим ductus (руководство — лат.) славянской религиозности? А так же источником музыкальных экспериментов Леоша? Разве не занимается он записями его мелодики? Называя это "мотивами"? Разве не восхищается он их дорическим модусом и людским минором? В отличие от высокомерных барабанов и пищалок "мажорного" немецкого языка? Нет, этого потерпеть нельзя! И с тех пор над нашей парой начинают собираться тучи.

Но свадьба происходит. Здене исполнилось шестнадцать лет, Леош тоже свое слово сдержал. Но на брачной церемонии — к изумлению гостей — он появляется не во фраке, а только в венгерке организации "Сокол". В чем-то вроде униформы воинствующих чешских радикалов.

Тесть-соглашатель даже это был в состоянии проглотить и обеспечил молодой паре квартиру. Вместе с тем он предпринимает вторую попытку обуздать гордого ляха. На сей раз, в Вене, которая обязана оценить композиторское искусство Леоша. Тамошняя консерватория гораздо лучше, чем лейпцигская. Здесь преподают Брукнер и Малер. Яначек, правда, попадает к менее известному человеку по фамилии Крен (в переводе, "хрен"), словно бы ученик был маленькой сосиской, которую собираются съесть на завтрак. Чешского красавчика обвиняют в том, что у него маленькие и округлые ладони, словно бы Леош должен стать кандидатом во вторые Рубинштейны, а не в знаменитые композиторы из Брно. В качестве задания он обязан создать композицию, которая до сих пор находится в перечне его опусов и… приносит ему провал. У слушателей консерватории имеется обязанность представить на конкурсе перед комиссией свои творения, ну а уже та решит, являются данные опусы зрелыми, а так же: какие шансы имеются у их авторов. Партитура Яначека очутилась в программе только лишь ближе к вечеру, да и к тому же — в паршивом исполнении. Ведь исполнение доверили его главному конкуренту (в последующем, победителю конкурса), который и постарался об "успехе".

Яначек протестует — резко, в письменном виде, но напрасно. Вскоре после того он поэтому возвращается в Брно, в депрессии и без мотивации к последующей деятельности… В течение последующих пяти лет он не в состоянии написать ни единой ноты. Яначек преподает, дирижирует и изучает не музыкальные предметы. Он ссорится со Зденой и тут же с ней мирится. С ее отцом он не обменивается ни словом. Несмотря на общее состояние охватившей их духоты, Здена дарит ему двух детей: Ольгу и Владимира, у обоих русские имена.

Яначек тем временем творил seine slawische Marotte . Свою славянскую причуду, как шепчутся в его немецком окружении. Он ищет славянское величие. А оно, по его мнению, без России не существует. Композитор верит, что победит местечковость Вены и не только в обширных российских далях. За Брест-Литовским, за пределами границ двойной монархии, он учит русский язык. В панславянизме он не видит никаких аналогий с пангерманизмом, но думает о лучшем будущем чехов, наконец-то, в более дружественном контексте.

Здесь он переживает весьма похожие дилеммы того времени. В Вене чехи не нашли союзников. Тамошние либералы пользуются националистическим языком, консерваторы — клерикальным, а социал-демократы — один раз таким, другой раз — другим. Любящему свободу чеху нелегко. Когда он желал избавиться от провинциализма, то думал либо о Франции, либо про англосаксов. Но с той стороны не хватало эмоций, а в особенности — взаимности. Потому Яначек прощал русским экстравагантность, которая у других его столь провоцировала. В Россию он мог вчувствоваться, не платя за входной билет. Пока что.