Жак-Ив Кусто - Живое море. В мире безмолвия

Как-то раз, заканчивая съемки спинорогов, мы с Дюма вдруг оцепенели от ужаса — ощущение неприятное и на суше, не говоря уже о морской стихии. Зрелище, которое предстало нашим глазам, заставило нас остро осознать, что не защищенному скафандром человеку не место в подводном царстве. В мутной толще в сорока футах от нас мелькнуло свинцово-белое брюхо двадцатипятифутовой белой акулы Carcharodon carcharias , единственной акулы, которую все знатоки в один голос называли завзятым людоедом. Дюма, исполнявший роль моей личной охраны, мигом очутился рядом со мной. Чудовище медленно приближалось. Я утешал себя тем, что баллоны со сжатым воздухом, укрепленные у нас на спине, заставят хищницу помучиться несварением желудка.

Вот акула увидела нас. А дальше случилось такое, чего мы меньше всего ожидали: хищница перепугалась насмерть, выбросила облачко испражнений и пропала.

Дюма поглядел на меня, я на него, и мы расхохотались. С того дня мы прониклись самонадеянностью, которая перешла в непростительное легкомыслие. Мы позабыли обо всех мерах предосторожности и отказались от взаимной охраны. После новых встреч с острорылыми, тигровыми, сельдевыми и тупорылыми акулами наше самомнение только выросло: они неизменно удирали от нас. Проведя несколько недель в архипелаге Зеленого Мыса, мы окончательно уверовали, что все акулы трусливы. Это были настолько малодушные особы, что они не могли даже спокойно подождать, пока мы их снимем.

Однажды я стоял на мостике, наблюдая, как эхолот вычерчивает рельеф дна Атлантического океана у побережья Африки на глубине девяти тысяч футов. Как обычно, отражался слабый вторичный сигнал от проницаемого слоя, простирающегося на глубине тысячи двухсот футов. Этот слой — одна из удивительных новых проблем океанографии, загадочный свод, перекрывающий морское дно. Днем он держится на глубине двухсот — трехсот саженей, ночью поднимается ближе к поверхности. Связь между высотой слоя и сменой дня и ночи побудила некоторых ученых предположить, что речь идет о пласте живых организмов, настолько огромном, что его трудно себе представить. Следя за таинственными каракулями на бумажной ленте, я вдруг увидел три жирные линии, отвечающие трем расположенным друг над другом слоям в толще воды. В голове проносились самые невероятные догадки, но тут на палубе закричали: «Киты!»

Возле «Эли Монье» кружило стадо неуклюжих бутылконосов.

В прозрачной воде были отчетливо видны массивные темные туши с блестящей круглой головой. Их выпуклый лоб в самом деле напоминал бутылку. Всплывут, пустят к небу высокие фонтаны и ложатся отдыхать. Губы китов были искривлены, словно в застывшей улыбке, и углы пасти почти достигали крошечных глаз, придавая чудовищам странно лукавый вид. Дюма побежал на гарпунерскую площадку на носу судна, а я зарядил камеру новой лентой. Нырнув, киты снова направились вверх. Один из них появился футах в двенадцати от Дюма, и он изо всех сил метнул гарпун. Наконечник вонзился в тело бутылконоса около грудного плавника. Брызнула кровь. Кит стал медленно погружаться. Мы вытравили сотню ярдов троса, который соединял древко гарпуна с большим буем. Буй заскользил по воде. Бутылконос был загарпунен надежно. Его приятели как ни в чем не бывало качались на волнах вокруг «Эли Монье».

Вот из воды показалось древко гарпуна, а теперь исчезло. Кит скрылся, и буй пропал. Взяв бинокль, Дюма полез на мачту. Мы решили ориентироваться на остальных китов, полагая, что они не оставят в беде раненого товарища.

Наконец Либера, наш зоркий радист, обнаружил буй, а рядом с ним и кита. Гарпунное древко торчало, как зубочистка, и бутылконос казался невредимым. Дюма выпустил в него две разрывные пули. Остальные киты окружили раненого, взбивая хвостами порозовевшую воду. Только через час нам удалось выловить буй и закрепить гарпунный трос на палубе.

Берег пропал из виду, под килем тысяча пятьсот саженей воды. Бутылконосы продолжали нырять и пускать фонтаны. Мы с Тайе тоже решили нырнуть, чтобы добраться по тросу до кита; он был не такой уж большой.

Вода была бирюзовая, на редкость прозрачная. Идя вдоль троса, мы добрались до нашей жертвы. Из пулевых отверстий в туше струйками била кровь. Я поплыл к остальным китам; они задрали хвосты кверху и нырнули отвесно вниз. В этом характерное отличие бутылконоса от дельфина — тот ныряет под углом. Я прошел за ними около ста футов. Вдруг подо мной промелькнула пятнадцатифутовая акула, вероятно привлеченная запахом крови. Где-то в глубине за пределами видимости простирался загадочный слой; поодаль мирно паслось стадо морских великанов; кругом сновали акулы. Надо мной в серебристом сиянии плавал вокруг умирающего кита Тайе. Я неохотно повернул обратно к судну.

Поднявшись на палубу, я сменил акваланг и привязал к ноге и к поясу по одной таблетке уксуснокислой меди. Считается, что эта химия, растворяясь в воде, отгоняет акул. Мне нужно было заснять, как Дюма будет набрасывать петлю на хвост кита. Мы прыгнули в воду. Дюма увидел здоровенную акулу, но она исчезла прежде, чем я успел обернуться на его оклик. Проплыв под килем судна, мы отыскали гарпунный трос. И тут же оба увидели на глубине пятнадцати футов светло-серую восьмифутовую акулу незнакомого нам вида. Удивительно изящная, она казалась произведением искусства. Чуть позади плыла небольшая полосатая рыбка, знаменитый лоцман. Мы отважно пошли на акулу, не сомневаясь, что она, по примеру своих соплеменниц, бросится наутек. Однако она не отступила ни на дюйм. Когда до нее осталось десять футов, мы увидели весь акулий эскорт — стаю трех-, четырехдюймовых лоцманов.

Лоцманы не сопровождали акулу, они будто срослись с ней. Крохотная рыбешка торчала перед самым ее носом, каким-то чудом сохраняя одно и то же положение, куда бы ни повернулась хищница. Казалось, малыша увлекает за собой слой уплотненной воды; очутись он за его пределами, и сразу безнадежно отстанет от хозяйки. Волей-неволей пришлось нам примириться с мыслью, что ни акула, ни ее придворные ничуть не боятся нас.

Есть поверье, будто рыба-лоцман указывает слабой глазами акуле путь к добыче, рассчитывая на крошки со стола владыки. Но ученые не очень-то уважительно относятся к догадке, будто лоцман выступает в роли собаки-поводыря. Хотя исследования вроде бы подтвердили, что у акулы зрение ослаблено, мы могли на собственном опыте убедиться, что она видит, во всяком случае, не хуже нас.

Серая красавица не обнаруживала никаких признаков страха. Я был счастлив, что представился случай заснять акулу; правда после того, как прошло первое удивление, в душе родилось ощущение близкой опасности. Акула медленно ходила вокруг нас со своей свитой. Как режиссер, я подавал знаки Дюма, который послушно проплыл перед мордой бестии, потом вдоль ее бока к хвосту. Протянув руку, он поймал конец хвостового плавника. Дернуть? Это могло прибавить акуле живости и дать мне несколько отличных кадров, но могло случиться и так, что хищница захочет цапнуть Дюма зубами. Он продолжал следовать за акулой, а я кружился в центре, стараясь держать его в рамке видоискателя. Хотя акула казалась неподвижной, Диди приходилось напрягать все силы, чтобы не отстать от нее. Она не делала никаких враждебных движений, но и не убегала от нас; маленькие жесткие глаза неотступно следили за нами.