Жак-Ив Кусто - Живое море. В мире безмолвия

Мы относимся к меру, как к старым добрым знакомым. В наших подводных наблюдениях они занимают особое место. Мы уверены, что могли бы приручить какого-нибудь меру, используя его любопытную натуру.

Жители тропиков с незапамятных времен ныряют в море и собирают его дары, но покуда какой-то сметливый полинезиец не догадался вделать два куска стекла в водонепроницаемую оправу, люди были почти слепы под водой. Хрусталик не умеет приспособляться к преломлению лучей, переходящих из воды в зрачок. Вместо того чтобы ложиться на сетчатку, фокус изображения оказывается за ней, и человек видит все в тумане, как если бы страдал очень сильной дальнозоркостью.

Пловец, у которого глаза защищены маской, видит под водой предметы несколько увеличенными. Они кажутся ему ближе, чем есть на самом деле, примерно на одну четверть истинного расстояния. Причина — преломление света, который проникает из воды через стекло маски. Когда я впервые нырнул и протягивал руку за каким-нибудь предметом, она оказывалась слишком короткой: не рука, а какая-то культяпка. То, что вода играет роль увеличительного стекла, очень на руку хвастливым рыболовам. Шестифутовая акула в самом деле кажется им девятифутовой. Нужен длительный навык, чтобы автоматически корректировать размеры и расстояние.

Ныряя вместе с Дюма, я иногда незаметно подкрадывался к нему сзади: изображал акулу. Было совсем нетрудно, оставаясь вне поля его зрения, подойти вплотную. Дюма и впрямь казалось, что к нему подбирается акула. Он вертелся и так, и сяк, стараясь увидеть ее, но я легко сводил на нет его уловки. Нужно было только внимательно следить за ним и вовремя отходить в сторону. Если человек может провести такого искусного пловца, как Дюма, то можете себе представить зловещие возможности наделенного толикой разума людоеда.

В морских глубинах новый день занимается очень медленно. Конечно, рассвет проникает в толщу воды, но освещение не меняется резко, ведь поверхность моря отражает солнечные лучи, и они пронизывают ее только в полдень, когда солнце стоит над самой головой. Чем глубже, тем слабее дневной свет: сперва как лунное сияние, потом как звездное, наконец он совсем гаснет.

Солнечные лучи теряют силу в воде потому, что их энергия преобразуется в тепло, к тому же свет рассеивается взвешенными в воде частицами ила, песка, планктоном и даже молекулами воды.

В чистой воде на глубине ста футов сравнительно темно, во на дне вдруг становится светлее, так как от него отражается свет. Мы наблюдали это, когда обследовали «Дальтон».

Даже на глубине трехсот футов (рубеж аквалангиста), как правило, достаточно света, чтобы работать, а нередко и снимать черно-белые фотографии. Доктор Вильям Биб и другие установили, что дневной свет проникает в воду на тысячу пятьсот футов.

Прозрачность воды меняется не только от места к месту, но и от слоя к слою. Однажды мы плавали над подводной скалой в Средиземном море. Вода была настолько мутна, что видимость ограничивалась несколькими ярдами. Двумя саженями ниже нам вдруг попался совсем прозрачный слой. Его сменил пятнадцатифутовый пласт воды молочного оттенка, с видимостью примерно в пять футов. После этого молока до самого дна шла чистая вода. В сумеречной прозрачной толще сновало множество рыб, и туманная пелена над нами напоминала низко нависшие тучи в дождливый день. Часто, погружаясь на большую глубину, мы пересекали причудливо чередующиеся мутные и прозрачные слои. А бывает, что прозрачность одного и того же слоя меняется на глазах. Я видел, как чистая вода вдруг мутнела, хотя никакого течения как будто не было; видел и столь же таинственное внезапное прояснение. Мы заметили, что всего мутнее вода у поверхности весной и осенью; но в это же время года мы иногда обнаруживали мутный слой под мощным пластом прозрачной воды.

У берегов, естественно, воду может замутить речной ил. Дальше в море муть образуют главным образом бесчисленные микроорганизмы. В конце весны вода насыщена водорослями, крохотными одно- и многоклеточными организмами, спорами, икринками, малюсенькими рачками, личинками, а также шариками и нитями живой слизи. В таком супе видимость сокращается до пятнадцати футов, и он грозит пловцу болезненным раздражением кожи. Соприкосновение с миллионами крохотных существ не очень приятно, тем более что они могут принести вам серьезный вред. В самых неожиданных местах вы ощущаете уколы и ожоги; хуже всего достается губам. Хорошо, что глаза защищены маской.

Когда вы читаете про чарующую глаз игру красок в волшебной стране подводных скал, речь идет о глубинах не более двадцати двух футов. Дальше краски сильно приглушены, даже в пронизанных солнцем водах тропиков. Морская вода действует, как голубой фильтр.

Группа подводных изысканий изучала, как изменяются цвета под водой. Мы брали таблицы с ярко-красными, голубыми, желтыми, зелеными, пурпуровыми и оранжевыми квадратами, а также шкалу серых тонов от белого до черного и фотографировали их на различной глубине, вплоть до сумеречной зоны. На глубине пятнадцати футов красный цвет казался розовым, а на сороковом футе — черным; одновременно исчезал и оранжевый цвет. На глубине ста двадцати футов желтый цвет начинал превращаться в зеленый; здесь царит уже почти полная монохроматичность. Ультрафиолетовые лучи проникают довольно глубоко, а инфракрасные полностью поглощаются буквально несколькими дюймами воды.

Как-то раз мы охотились в море у скал Ла Кассадань. Нырнув на двадцать саженей, Диди подстрелил восьмидесятифунтовую лихию. Гарпун пробил ее насквозь позади головы, но не задел позвоночника. Рыба отчаянно сопротивлялась и потащила Диди за собой на тридцатифутовом гарпунном тросе.

Когда лихия устремлялась вниз, Диди раскидывал руки и ноги крестом, чтобы тормозить; когда она направлялась кверху, он вытягивался в струнку и сильно работал ластами, помогая ей. Рыба казалась неутомимой. У нас уже кончался воздух, а она и не думала сдаваться. Дюма стал подтягиваться к ней по тросу. Лихия, не сбавляя скорости, пошла по кругу; он должен был приноравливаться к ее движению, чтобы не запутаться в тросе. Наконец подобрался вплотную и одной рукой взялся за древко гарпуна, а другой вонзил в сердце рыбины нож. Из раны фонтаном забила кровь.

Но кровь была зеленая! Ошеломленный этим зрелищем, я подплыл ближе, глядя на струю, вместе с которой из сердца рыбы уходила жизнь. Она была изумрудного цвета. Мы недоумевающе переглянулись. Сколько раз мы плавали среди лихий, но никогда не подозревали, что у них зеленая кровь. Крепко держа гарпун со своим поразительным трофеем, Диди пошел вверх. На глубине пятидесяти пяти футов кровь стала коричневой. Двадцать футов — она уже розовая, а на поверхности растеклась алыми струями.