Георгий Кублицкий - Рейс в Эвенкию (путевые заметки)

Когда-нибудь найдется, наверно, бытописатель, который соберет и обобщит материалы о енисейской золотой горячке, о дикой эксплоатации, о «вольной приисковой каторге», воспетой в известной песне:

Я встретил однажды старого «золотничника», пришедшего в енисейскую тайгу с первыми партиями искателей счастья. Сначала он отмалчивался, отвечал на вопросы односложно, но потом вдруг разошелся:

— Эх, было времечко! Нападешь, бывало, на золотишко, намоешь его да и подаешься в Енисейск — пить да гулять. По тайге идешь с опаской, каждого куста боишься. Нас в то время горбачами звали. Ну вот, за горбачами-то не мало злых людишек охотилось, Был в Енисейске такой почетный гражданин и гильдейный купец Востротин. У него на прииске лучше не работай. Выдаст тебе расчет, пронюхает, сколько золотишка добыл, да и шепнет своим ребятам: горбач, мол, богатый идет. Ну, а те в тайге и стерегут. Награбленное — пополам.

…Шибко на него старатели серчали. Не раз убить хотели, да только купчина был осторожный, знал, что на него народ зол. Ну долго ли, коротко ли он жил, а только подох все-таки. Так вот, когда его похоронили, ночью явились старатели на могилу, отрыли дорогого покойника, поставили на четвереньки, а в изголовье заместо креста вбили осиновый кол…

— Ну, а в самом Енисейске жизнь веселая была?

— В Енисейске? На Зеленой улице — что ни дом, то кабак, В каждой двери — окошечко. Придешь ночью, постучишь в окошечко, сунешь деньги — тебе тотчас полуштоф выставят. Ну пока деньги еще водятся, справишь себе плисовые шаровары пошире, фланелевую рубашку до колен, с вышивкой, цепь серебряную обмотаешь вокруг шеи, сапоги высокие с подборами наденешь.

Старик замолк, задумался. Потом сказал:

— А, по правде говоря, паскудно жили. Только и радости было, что в вине. Оберут тебя в три дня как липку и опять год спину гни. Худая была жизнь, собачья…

…Новый Енисейск растет сквозь руины старого. Новый город — это аэропорт: «колбаса», на безветрии вяло обвисшая вокруг мачты, самолет, только что прилетевший из Красноярска с пассажирами и почтой. Новая набережная. Новые основательные тротуары, победившие наполовину устрашающую грязь енисейских улиц. Лесозавод. Газетные киоски. Большие магазины. Дом культуры. Стадион с футбольным полем.

Рост нового Енисейска пока медленен. Но енисейцы вовсе не склонны к пессимизму. У Енисейска есть перспективы. В деревне Подтесово, под Енисейском, возникает затон — место зимовки речного флота, плавающего в низовьях. Кстати, мы проплывали мимо деревни Подтесово. Там уже идет работа. Полуторакилометровая дамба должна перегородить Подтесовскую протоку к началу 1941 года.

…И сам Енисейск строится, растет.

Вернувшись на теплоход из города, я застал нашего капитана в большой тревоге. Только что была получена телеграмма о движении застоявшегося в среднем течении Ангары льда. Ангарский лед мог догнать нас на открытом Енисейском плесе.

— Надо удирать!

Загудел гудок, собирая команду, отлучившуюся на — берег. Тревожно всматриваясь в верховья, откуда вот-вот могли показаться льды, сулящие нам крупные неприятности, вахтенный штурман облюбовал бухточку — на случай, если придется прятать караван.

Прятаться в бухточку нам не пришлось. Мы распрощались с Енисейском на два часа раньше, чем к нему подошла первая ангарская льдина. Подгоняемый половодьем, караван быстро идет на север. Уплывают назад лесистые берега, одинокие деревеньки, километры фарватера. И вот, получилось так, что, уйдя от ангарского ледохода, мы постепенно нагнали енисейский. Его разрушительные следы виднелись всюду. Торосы плотной стеной закрывали прибрежные тальники. Плыли вырванные могучим течением деревья, бревна, унесенные из далеких гаваней верховьев.

Над водой с криками носились стаи уток. С песчаных кос от шума винтов поднимались косяки гусей. На судне началась охотничья горячка — «болезнь» крайне заразительная, но скоро проходящая. Всем было ясно, что даже самый меткий выстрел не приблизит гуся или утку к нашему столу: течение быстро унесет убитую птицу. Но непуганная дичь действовала на сердце начинающих охотников совершенно неотразимо… С борта то и дело хлопали выстрелы. Так продолжалось день — два. Потом, когда запасы дроби поредели, пальба быстро пошла на убыль.

А лед становился все гуще и гуще. Он уже причинял немало беспокойства нашим штурманам: того и гляди, какая-нибудь льдина проломит борт деревянной баржи. Приходится лавировать, обходить каждую, даже незначительную льдинку: снаружи-то она мала, но чорт ее знает, какова у нее подводная часть…

Селения в этих местах редки: зато навстречу каравану высыпают буквально все жители, от дряхлых стариков до детворы. В село Ворогово мы пришли под вечер. На берегу горели костры, протяжно пела гармошка. Бросив якорь, спустили шлюпки. Но на сушу удалось попасть далеко не сразу. Долго карабкались через барьер ломких льдин. Вороговцы тотчас обступили гостей, засыпали десятками вопросов: с конца прошлогодней навигации люди с «магистрали’ к ним почти не заглядывали. Пришел заведующий клубом; ему сказали, что свежих газет у нас нет.

— Ничего, я посмотрю, может чего-нибудь и найду, — бодро заявил он.

Он тотчас прошел в салон и не долго думая, забрал все газеты, журналы и добрую половину брошюр к ужасу нашего культурника. Пресечь такую неслыханную „агрессию“ ни у кого нехватило духу…

Кряжистый гражданин со значком Главсевморпути на кепке пятнистой тигровой расцветки и неопределенной формы тотчас потащил нас к себе „гостевать“. Он оказался работником местной фактории и жил в другом конце села.

Северные села резко отличаются от сел средней — части Сибири. Дома здесь двухэтажные, массивные, накрепко срубленные из лиственницы. Лес расходуется на стройку с необыкновенной расточительностью. Все дворы крыты сверху; мало того, внутри каждый двор замощен деревянным настилом. Крыша спасает от свирепых зимних пург, настил — от грязи. Тротуары на улицах сложены из обшивки барок, сплавленных сюда из верховьев.

Через несколько минут мы уже сидели в просторной горнице. Пока хозяйка жарила, свежего тайменя и бегала к соседке за брагой, хозяин рассказал о своей последней неудаче:

— Вчера на медведя ходил. Настиг его уже затемно. Ну, натурально, приложился… Бах! Что такое? — бежит мой медведь. Ничего не понимаю. Промахнуться-то не должен бы. Что ж думаете? В темноте не заметил я меж собой и медведем тонкой березки. Пуля-то в нее попала, да и в сторону. Так и ушел мой медведь… А сегодня уж не до медведя: караван ждал, все глаза проглядел.