Игорь Зотиков - Год у американских полярников

Почему-то, когда некогда хозяину грохочущего железного существа, это всегда понятно. И вот здесь, в экспедиции США, я с удивлением смотрел на большого учёного и чиновника Мортона Рубина, который тоже не смог заставить водителя тягача помочь нам. И мне вспомнилось, как мы с Бертом Крери бурили шурф на леднике Росса около снежного аэродрома. Берт обладал властью тратить миллионы. Вокруг, обеспечивая его научную работу, летали самолёты, стрекотали вертолёты, переговаривались морзянкой радисты, а в центре всего этого стоял на коленях одинокий Берт и бодро крутил ручки бура. Потом, кряхтя и пошатываясь от напряжения, мы с ним вдвоём вынимали длинную, гнущуюся от собственной тяжести многометровую плеть штанги. Но ни ему, ни мне, ни стоявшим рядом матросам не пришло в голову, что эту работу должен делать не сам Берт. В Мирном было бы то же самое, но, пожалуй, мы постеснялись бы демонстрировать такое бурение перед американцем.

Мы с Мортоном закончили свою работу в шурфах только через несколько часов. Потом, замёрзшие, падая и задыхаясь, мы долго волочили через заструги тяжело нагруженные сани с образцами. Притащились на станцию к вечеру почти на коленях.

В мой третий день зимовки с американцами я не встал на завтрак. Не встал на завтрак и Мортон. Лишь к обеду приползли мы в кают-компанию. В этот день у меня по плану было знакомство с научной группой станции. Теперь Мортон был моим помощником, помогал в переводе. Язык мой был ещё плох.

Научную группу станции возглавлял темпераментный, похожий на молодого Ландау американец испанского происхождения — Луи Алдас. Он ведёт меня в домик науки. Размер его тот же, что и кают-компании. Половина домика разделена на клетушки — кабинетики без дверей. Вдоль свободной стены снизу доверху полки с книгами. Рядом стол с магнитофоном и проигрывателем. Слышна приглушённая музыка. Теперь третий концерт Рахманинова. Луи с горящими глазами рассказывает о своей станции. Он зимует здесь уже второй раз, поэтому ему знакома тут каждая мелочь. Сейчас его увлечение — русский язык. Поэтому он уговаривает:

— Слушай, оставайся у нас, ведь тут во льду есть глубокий шурф-шахта. Работал бы там. Сколько интересных разговоров было бы у нас за год! Я выучил бы русский язык!

— Нет, Луи, мне надо лететь обратно, у меня ведь уже есть программа.

Ещё один молодой парнишка застенчиво тянет меня к себе в кабинетик размером с телефонную будку. В лучах искусственного дневного света я увидел оранжерею с засохшей зеленью. Он бережно достал одну веточку с сухими, но не опавшими листьями и дал мне её понюхать. Поняв, что я ничего не чувствую (слишком недавно с Большой земли), горестно покачал головой:

— Они засохли два месяца назад. Сейчас мы получили новые семена и начнём их сажать. Если вы интересуетесь, я напишу вам об этом.

Когда мы улетали со станции, я уже забыл об этом разговоре. Но ко мне подошёл тот парнишка и, смущаясь, протянул конверт. На нем было напечатано: «Агрикультура Южного полюса». Внутри лежал пакетик с семенами и инструкция, напечатанная им для меня. К сожалению, я так и не занялся организацией оранжереи в Мак-Мердо.

Оказалось, что станция, несмотря на небольшой состав, выполняет обширный комплекс метеорологических наблюдений: запуск шаров-зондов, автоматическую запись скорости ветра и температуры на различных горизонтах. Гордость станции — длинный, уходящий наклонно вниз шурф. Глубина его около 30 метров. Здесь на различных горизонтах ведутся наблюдения за деформацией снега под нагрузкой, измеряются температуры, берутся образцы снега для изучения его превращения в фирн.

Военный контингент на станции живёт своей особой жизнью. Его командир и начальник станции — лейтенант морского флота, по специальности врач. Его основная забота, как и у всех командиров в таких местах, — постоянно занимать людей делом. По-видимому, это ему удаётся. После обеда заглянул в столовую — сидят человек десять матросов и что-то старательно пишут. Обстановка контрольной работы в школе вечерней молодёжи. На цыпочках вышел лейтенант, объяснил, что туда сейчас нельзя. Идёт экзамен по каким-то военным предметам. Здесь любят подобные экзамены. Впоследствии я часто был свидетелем таких контрольных в столовой Мак-Мердо.

Однако основное место отдыха военных не столовая, а клуб. Под клуб на полюсе также отведён целый домик. В середине его — огромная стойка бара, высокие табуретки. Между стойкой и стеной, украшенной фотографиями голых девиц из журнала «Плейбой», сидели командир и бармен. На самом верху над ними надпись: «Южный клуб-900». Намёк на исключительность места — полюс, широта 90 градусов. Поодаль, в стороне от голых девиц, на стене висит резко контрастирующий с окружением портрет скромной девушки в простеньком платьице. Портрет вставлен в широкую золотую рамку иконы. Под ним маленькая, вроде лампадки, лампочка подсветки. Ниже строгая надпись: «Сейчас время воспоминаний».

Для тех, кто не хочет стоять у стойки, на противоположной стороне комнаты стоит длинный стол неизменной здесь в клубах игры в шайбу или же в стрелки. Рядом с местом игр — холодильник, полный пива в жестяных консервных банках. Возле холодильника — копилка-касса для денег. Цена пива известна. Если нужна сдача, открываешь копилку и берёшь её.

Стены и потолок клуба обиты отполированной, тонированной в тёмный цвет фанерой. Однако кое-где на потолке листы почему-то сняты или отскочили. Видные в проёме трубы, обледеневшие стальные конструкции, провода возвращают тебя к тому, что ты не в обычном баре.

На стенах висят большие групповые портреты экипажей станций, зимовавших ранее. В первом ряду обычно командир, лидер научной группы, и перед ним — собака.

Зачем здесь собака?

«Чтобы гладить её» — таков везде чуть варьируемый ответ. И собаки на станциях чувствуют это. Они ласковые и очень ручные.

Вот и теперь, когда все свободные от вахт в баре, собака тоже сидит тут, уютно устроившись под проигрывателем.

Улететь со станции Южный Полюс оказалось также не простым делом. Все высокопоставленные гости адмирала — сенаторы, послы, политики, бизнесмены — обязательно хотят побывать на самом полюсе Земли. Поэтому хотя самолёты и приходят сюда почти каждый день, но места в гигантских их кабинах для нас троих никак не находится. Они заняты престарелыми, гладко выбритыми мужчинами в новеньких, только со склада, военных одеждах без знаков различия. На козырьке шапки-ушанки каждого из них большая круглая коричневая бляха с надписью: «Визитёр». Экипажи станций и даже мы трое сторонимся этих праздно бродящих здесь людей.

— О, Игор, эти люди — виайпи. Для большинства из них