Игорь Зотиков - Год у американских полярников

Я выдернул вилку из розетки под радиатором, завёл машину, аккуратно развернулся, хотел тронуться вперёд, но Арт остановил меня.

— Вам ведь нужно помещение для работы, где бы вы поставили приборы, проводили их наладку, опыты, занимались с бумагами. Я предлагаю вам комнату в моей биологической лаборатории. Пойдёмте, я покажу вам её. Броеьте машину, где она стоит. Выключите зажигание, поставьте на скорость, ручной тормоз у неё не работает.

Мы вылезли, и Арт повёл меня к большому с плоской крышей голубому строению с окнами под самой крышей. Я шагнул через двойные тяжёлые двери тамбура и оказался в большом холле, залитом светом дневных ламп. Там стояли мягкие диваны и низкие столики, заваленные яркими журналами. На стенах висели огромные цветные и черно-белые фотографии маленьких кораблей во льдах, морских животных. По сторонам холила было несколько дверей-гармошек. Арт показал на первую дверь направо: «Сюда!»

Мы попали опять в проход. Только теперь уже его стены были лёгкими перегородками, которые не доходили ни до пола, ни до потолка. Справа, со стороны наружной стены дома, в этих панелях-перегородках было две двери в небольшие, примерно по 15 квадратных метров, комнатки, слева была только одна дверь, она была открыта, и я увидел полки с книгами во всю высоту стен, блеснули золотом старинные переплёты энциклопедий.

— Наша библиотека, — с гордостью сказал Арт В самом конце коридора по обе стороны было ещё по одной двери-гармошке, и обе были открыты. В одну из них мы вошли. Во вращающемся и откидывающемся назад кресле, положив ноги на стол, сидел, скорее полулежал кто-то и перебирал струны гитары. А вокруг был уже знакомый беспорядок из сохнувших ботинок, носков и заношенных курток. По-видимому, хозяин только что вернулся со льда.

— Джордж, я привёл тебе соседа, — сказал Арт Дифриз. — Познакомьтесь: Джордж Самеро — морской биолог, Игор Зотиков — советский обменный учёный.

Человек с гитарой снял ноги со стола, повернулся на стуле и встал, переступая, босыми ногами на холодном линолеуме. Изжёванные, белые от стирки джинсы, толстая шерстяная рубашка нараспашку. Лицо большое, круглое, заросшее мягкой и светлой бородкой. Умные, улыбающиеся, но оценивающие глаза смотрят прямо, без утайки.

— Джордж Самеро, биолог, — повторил он и поклонился.

— Игорь Зотиков, — тоже кивнул я. Так я узнал второго из тех членов научной группы, с которыми придётся зимовать.

— Ваша комната напротив моей, — сказал Джордж, — я её для вас уже освободил, подмёл. Осталось только несколько вещей, которые я сушу. Сейчас я их уберу.

Он вытащил кучу какого-то тряпичного хлама и ввёл меня в большую, светлую комнату с двумя окнами. Вдоль одной стены стояли лабораторные столы, у другой — огромный двухтумбовый письменный стол.

— Ну а теперь, если хотите, поедем дальше, я покажу, где что, — предложил Дифриз.

И я начал знакомство со вторым, совершенно не зависимым от первого большим кругом людей Американской антарктической экспедиции.

Дорога, по которой мы поехали, шла вдоль берега, так что пролив Мак-Мердо был у нас по левую сторону, а справа, в некотором отдалении, начинались припорошенные снегом «терриконы» из кусков лавы разных размеров.

Первым мы оставили справа одинокий, довольно красивый дом с множеством антенн на плоской крыше. Обращённая к нам и проливу стена его, так же как и в шале, представляла собой огромное зеркальное стекло. Над этой стеной-окном был прибит большой щит с двумя жёлтыми пятиконечными звёздами.

— Дом адмирала, — сказал Арт. — Ведь большая часть работающих здесь военные.

Арт рассказал мне, что в этом доме летом живёт командир военных моряков, обслуживающих антарктические исследования. Традиционно это контр-адмирал. У него на погонах и на головном уборе по две золотистых звезды. Поэтому и две звезды на голубом щите над домиком.

За «домом адмирала» — опять странное здание: длинный полукруглый барак, к одному торцу которого приделано крылечко, а над ним невысокая остроконечная башенка с крестом на вершине. Над стеклянным витражом двери крупная надпись: «Чапел оф сноус» — «Церковь снегов».

Сразу за церковью накатанная дорога превратилась в улицу. Справа и слева стояли ряды зелёных полукруглых домов-бараков. По какой-то военной, казарменной одинаковости я понял, что здесь жили матросы и офицеры. Я с интересом смотрел на новый для меня мир.

Над многими домиками висели яркие, полушуточные, но не понятные ещё мне надписи, названия. По дороге нам попадались небрежно одетые парни в зелёных, странных одеждах. На спинах у многих цветными фломастерами тоже было нарисовано и написано что-то шуточное.

В полярных экспедициях всегда наступает день, когда по радио, прерывая музыку, вдруг врывается привыкший к командам голос, объявляя: «Сегодня во столько-то часов от станции на Большую землю уходит последнее судно. Последние вертолёты к судну улетают тогда-то. Повторяю. Внимание всех, кто не остаётся на зимовку: последние вертолёты к судну, отправляющемуся на Большую землю…»

И хотя объявление только для отъезжающих, оно заставляет биться сердце у всех. Какая суматоха во всех помещениях, кают-компаниях! Как оказалось, много ещё не сказано слов теми, кто остаётся, и теми, кто уезжает. И как много ещё не дописано писем. И все люди на станции разделились в этот момент на две части. Одни торопливо стаскивают в кучу свои вещи, торопятся, чтобы вовремя оказаться на вертолётной площадке. Вторые, бросив все дела, примостившись у края столов, уставленных приборами, лихорадочно пишут последние письма, спрашивают друг у друга конверты, марки. А потом бегут на ту же вертолётную площадку проводить товарища или отдать последнее письмо.

И вот будто ураган налетел. Вздымая тучи снега, обдав ледяным ветром из-под вращающихся огромных лопастей, одна за другой садятся большие толстобрюхие «птицы». Открылись двери. Какие-то люди с большими, похожими на шары головами-шлемами на тоненьких шейках стали торопить, махать руками, и вот уже все отъезжающие со своими мешками и ящиками оказались в животах этих птиц. Снова быстро, с нарастающим до надсадности визгом завертелись лопасти, «птицы» затряслись, и опять вдруг поднялся ураганный ветер, заставив отвернуться, спрятать лицо. А когда звук удалился и ветер стих, все те немногие, кто остался на площадке, вдруг поняли: вот и началась зимовка. Это значит, что каждый, кого отныне ты где-нибудь встретишь, весь год будет с тобой. Никто не добавится, не убавится. И все вдруг с новым интересом посмотрели друг на друга и вокруг.

А вокруг было на что посмотреть. Один из краёв вертолётной площадки, засыпанной темно-красными и чёрными кусками вулканических бомб и туфа, круто обрывался к берегу пролива Мак-Мердо, по которому ходила крупная зыбь. Противоположный берег представлял собой цепи возвышающихся друг над другом тёмных, покрытых на вершинах снегом и ледниками гор, чётко выделявшихся на фоне светлой, лимонно-зеленоватой зари закатного неба. Это горы Виктории — часть Западной Антарктиды. Ну а расположенный рядом огромный конус вулкана Эребус — это было уже частью острова Росса, на котором и находилась американская антарктическая станция Мак-Мердо.