Игорь Зотиков - Год у американских полярников

В течение ближайших нескольких дней в помещении «кафетерия» станции была сделана стенка, отделяющая от огромного обеденного зала небольшую комнату В назначенный день без пяти шесть мы направились туда прямо из биолаборатории. Опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом с нашими друзьями матросами, с которыми мы ещё в обед сидели за одним столом, мы прошли в комнату, куда им вход был воспрещён. Длинный, уже сервированный стол в этой комнате был заставлен всевозможными закусками. Вместо простых, толстых, небьющихся чашек и мисок «кафетерия» здесь стояли откуда-то взявшиеся сервизные чашки и тарелки тонкого фарфора, большие «фамильные» блюда из похожего на серебро металла. Сама еда была такая же простая, как и в «кафетерии», «котёл» был общий, но выглядело это по-другому. Сбоку, в углу комнаты, появился ещё столик, на котором стояли кастрюли с супом и вторыми блюдами. Около них колдовали два матроса в странно выглядевших для меня форменных одеждах.

Вокруг стола стояли стулья, на спинках которых были прикреплены бумажки-указатели, показывающие, кто где сидит. Но никто из тех, кто уже собрался, не садился за стол. Все чего-то ждали.

Наконец Дасти подошёл к своему месту в середине стола и стал позади своего стула. Все один за другим сделали то же самое. Я взглянул на часы. До шести осталось меньше минуты. Дасти посмотрел на своего соседа слева и сказал ему: «Начинайте». А сам вдруг взялся двумя руками за спинку стула, как бы облокотился на него, наклонив вниз голову. Все сделали то же самое. У человека, стоящего рядом с ним, на одном уголке воротничка был серебристый кленовый листок, на другом — маленький серебристый крестик. Он поднял опущенные перед этим глаза, посмотрел куда-то вверх и что-то стал говорить. Так это же молитва!

Я не разбирал слов, но очень скоро раздалось негромкое, повторенное всеми «аминь», и все зашевелились, начали отодвигать стулья и рассаживаться.

Протестантский военный священник, или «чаплан», Вир, как его называли мои соседи, сидел по правую руку от Дасти. По левую его руку рядом со мной сидел полнеющий человек с длинными прилизанными волосами с золотистой «птичкой» на груди (лётчик) и золотистыми кленовыми листиками на воротничке (лейтенант-комендер, или капитан третьего ранга по званию).

— Меня зовут Джон Донелли, я старший офицер Дасти, его заместитель. Раз мы посажены рядом, мы будем сидеть так все время, — сказал он.

Ужин протекал очень чопорно, несмотря на то что все были друг с другом по имени. Вот что бросилось в глаза за этим столом: все сидели очень прямо, и у многих моих соседей левая рука во время еды не работала, она висела вдоль туловища, как парализованная. Когда надо было что-нибудь разрезать, например кусок мяса, они «доставали» её из-под стола, брали ею вилку, а правой рукой — нож и резали кусок. Потом снова тут же клали нож, перекладывали в правую руку вилку, а левая рука опять, как парализованная, повисала вдоль тела.

Ужин уже подходил к концу, но никто не курил за столом, как в общем «кафетерии» или в любых помещениях станции. Но вот Дасти, покончив со вторым, откинулся на спинку стула и сказал матросу, что, по его мнению, пора уже перейти к сладкому. Это был как бы сигнал. Тут же все оживились, облегчённо вздохнули и полезли в карманы за сигаретами или сигарами.

Ужин закончился, но никто не вышел из-за стола до тех пор, пока не встал, отодвинув стул, сам командир.

Вот так один раз в сутки мы собирались за общим столом. Таким образом я лучше узнавал людей, с которыми не был связан непосредственно по работе.

Напротив меня, например, за столом сидел единственный немолодой офицер, кроме командира, — лейтенант Луи Смит, начальник радиостанции. Обременённый большой семьёй, Смит все время говорил только о том, как он получит новое место на берегу и будет жить вместе с детьми по крайней мере два года. Ведь так получилось, что все предыдущие годы он провёл на авианосцах, осуществляя радиопривод самолётов. Но мечта Смита не сбылась. Помню, как Мак-Мердо облетела весть: «Лейтенант Смит получил приказ после зимовки и отпуска прибыть для прохождения службы на авианосец».

Ах как безутешен был Луи, как все мы ругали министра обороны Макнамару, который, говорят, лично подписал это назначение для Луи на один из авианосцев, уже находившихся во вьетнамских водах!

Так первое эхо войны во Вьетнаме долетело и до Антарктиды.

Откровенно говоря, мне было не очень приятно посещать эту офицерскую кают-компанию, эта традиция на Мак-Мердо была недемократичной. Коробило деление на «избранных» и «простых». Мне было, например, неудобно перед матросом, с которым я целый день работал на льду, идти в комнату, куда вход ему был воспрещён. Этой системой был недоволен и наш молодой «обслуживающий персонал». Сначала Дейв Кук, Майк Боуман и другая молодёжь заявили, что введение такой системы неправильно, это нетактично по отношению к матросам. Потом наступил день, когда в углу комнаты офицерской компании появился ещё один стол и несколько стульев. И вот, в тот самый момент, когда Дасти дал команду капеллану читать молитву и наступила тишина, с шумом и громким смехом в комнату вошли с подносами, полными еды, Дейв, Майк и примкнувший к ним Джим Солсбери. Вся благоговейная тишина и настрой молитвы были нарушены. А ребята за своим столиком начали греметь ножами и вилками, громко хохотать над чем-то, шутить.

Такое положение сохранялось недели, пожалуй, две-три. Велись дипломатические переговоры, но Дейв Кук был так же непреклонен, как и при своей «забастовке»:

— Я не могу иначе, это было бы против моей совести, — упрямо твердил он.

Ещё одним местом, где собирались люди, ужинающие в офицерской кают-компании, был «офицерский клуб». Именно туда меня привели в мой первый день в Мак-Мердо. Каждый день после ужина, начиная с восьми вечера, в этом клубе шёл фильм и конечно же вовсю работал бар. Особенно большое оживление было у стойки после ужина в субботние вечера. Это время называлось «счастливый час» — изобретение, сделанное для того, чтобы стимулировать максимум употребления спиртного в субботы. Ровно в 18.30 вечера по субботам в баре раздавался удар большого, начищенного до блеска медного корабельного колокола. С этого момента и до следующего удара колокола, который прозвучит в 11.00, цена всех напитков и коктейлей в баре снижалась в три раза. Эта система действовала безотказно. В Мак-Мердо господствовала точка зрения, которую вкратце можно выразить так: «пить можно и нужно каждый день понемногу, а по субботам значительно больше». Правда, любой крепости напитки и в любом количестве разрешалось покупать только членам офицерской кают-компании. Матросы могли пить только пиво. В Мак-Мердо был огромный выбор самых уникальных, дорогих и редких вин и напитков из погребов Франции, Испании, Италии. Такие вина и ликёры не пробовали даже большинство работающих здесь учёных. Для них это было слишком дорого и недоступно там, в США. А здесь в «счастливый час» все было таким дешёвым!