Тинкай Кретова - Казтабан

Всегда любил рассветы. В тот священный момент, когда вязкая ночная мгла нехотя уступает мироздание ликующему утреннему свету, вдруг понимаешь, что сам Всевышний прикоснулся к твоей душе. Но поистине безграничную силу восход солнца обретает в главное утро года – в день весеннего равноденствия.

Наурыз [2] Наурыз – праздник нового года у иранских и тюркских народов. Отмечается 22 марта, в день весеннего равноденствия. для меня особенный праздник. И дело тут не только в сладком запахе баурсаков или любимом вкусе апашкиного коже, не в улыбках друзей или радостном жужжании переполненных улиц. Уже накануне вечером чувствуешь: все тяжести неповоротливых снежных месяцев словно тают на плечах, оползая на землю холодными отжившими пластами. За наполненную ожиданием рассвета последнюю ночь астрономической зимы от груза страхов и боли, от накопившихся усталости и раздражения останутся лишь липкие следы, которым одна судьба – быть смытыми напрочь свежим утром нового года. И если притаятся ещё в упрямом разуме обиды или нечистые мысли, то и они все вмиг сгорят в жаре первых лучей восходящего солнца, как сгорают в большом костре сухие еловые ветви.

Я смотрел на небо. Ночная темнота уравняла и неглубокие овраги, и притихшую рощу, и спящий лагерь, – они словно сплелись в единое сумрачное полотно. Долгие часы мягкие травянистые холмы выглядели хмурыми, ощетинившись острыми выступами скал, чернеющих на их хребтах. Но теперь всё стало меняться. Начали гаснуть звёзды – одна за другой. Земля всё ещё была укрыта пеленой предрассветного мрака, а небосвод уже принялся бледнеть.

Я затаил дыхание. Всю ночь в моей голове суетились мысли: чего я хочу от себя в этой жизни? Куда двигаться дальше? О чём попросить Солнце? Предчувствие правильного ответа накатывало и отпускало, но мне никак не удавалось поймать его за увёртливый хвост.

Небо побелело. Началось испытание светом – эти минуты до появления солнца покажутся дольше всех прошедших часов. Прорисовался пейзаж, оторвались друг от друга невысокие холмы, на юге забелели лёгкие облачка.

Прошуршал по траве и забрался под одежду проснувшийся ветерок. Очень медленно, с осторожностью, небо начало голубеть, попутно окрашивая мир в его естественные цвета: трепетную зелень проклюнувшихся трав, вековой загар исписанных петроглифами скал, ореховую сырость овражков.

Гораздо проще встречать рассвет в горах, когда розовеющие снега вершин, которые видят восход первыми, подсказывают приближение горячих лучей. Здесь же, в каменистой полупустыне святилища Каракыр [3] Қарақыр – ущелье и древнее сакское святилище в археологическом комплексе в Алматинской области. , нет ориентиров. Остаётся только гадать, всматриваясь в угольное оперение пролетающих птиц и пытаясь поймать на их крыльях отблеск долгожданного рассвета.

Стало совсем светло, а солнце всё не появлялось. На миг подумалось – упустил! Оно встало где-то в другом месте или незаметно промелькнуло над горизонтом и сразу спряталось в услужливые облака. Я уже начал чувствовать, как в своём ожидании теряю ощущение времени и проваливаюсь в застывшую бесконечность, когда прямо напротив меня, за сотней холмов и десятком равнин, появился первый проблеск солнца. Свет хлынул из-за горизонта неудержимым потоком, не причиняя боли глазам, и стремительно начал расти, заполняя собой весь видимый мир. Сотканный из огня солнечный диск приподнялся над землёй. Клянусь, даже в самый жаркий летний день он не чувствуется таким горящим и раскалённым, как в рассвет Наурыза.

Я не мог отвести взгляд в восторженном преклонении. Я знал, что прикоснулся к Чуду. К древней, мощной, первобытной магии Матери-Земли.

Воздух над степью стал объёмным и душистым, наполнился радостным птичьим пением и почти осязаемой материей обновлённой жизни. Я понял, чего хочу. «Дай мне шанс вот так, покинув город, встречать тебя каждое утро! Позволь увидеть как можно больше земель, которые ты согреваешь, и узнать как можно больше людей, для которых ты светишь. Дай и мне принести им пользу», – прошептал я Солнцу, и его ласковые волны укрыли меня с головой.

Схватка становилась всё жёстче. Кони тяжело дышали, приподнимались на задних ногах, толкаясь, пытались прикусить друг друга за гривы. Байдибек Палуан, молодой парень с неправдоподобно прямой спиной, зажав в зубах камчу, сосредоточенно и даже с каким-то равнодушием на лице методично раскачивал соперника, медленно, сантиметр за сантиметром отвоёвывая у того тушу чёрного козла. Вокруг толпились другие всадники, но, оттеснённые корпусами специально обученных жеребцов, они никак не могли дотянуться до туши, хотя высоко привставали на стременах. Вся конная толпа вращалась, словно закручиваясь по спирали, и постепенно сдвигалась в сторону.

Сквозь топот и фырканье коней и редкие выкрики джигитов не было слышно щелчков затвора моего фотоаппарата, хотя «стрелять» приходилось большими сериями. В видоискателе мелькали спины всадников и конские головы, а в воздух то и дело взметались столбы пыли. Поймать удачный кадр в таких условиях – большое искусство. Некоторое преимущество мне давало возвышение, на котором я стоял: импровизированная деревянная трибуна сельского ипподрома. Но игроки смещались, и ракурс становился всё хуже. Замешкавшись, чтобы перебежать на другую сторону помоста, я упустил момент, когда Байдибек Палуан всё-таки выхватил тушу из рук другого батыра. Всё, что успел поймать объектив, – как он, окружённый клубами пыли, уносится на коне вдаль, оставляя соперников в опасной близости, но всё-таки позади себя.

За несколько лет работы спортивным фотографом снимать национальные игры мне посчастливилось впервые. Они оказались не спортом в привычном смысле этого слова, а целым ритуалом, и даже чередой ритуалов. Всё: от вечера перед состязанием и до последнего отзвука обязательного завершающего тоя – пропитано древним символизмом, который и во всём остальном, кажется, так крепко засел в крови казахского народа, что каждый ребёнок с молоком матери впитывает и таинства традиционных праздников, и строгие табу рабочих будней.

Игра в рамках районного чемпионата по кокпару закончилась, но зрители не спешили расходиться. Я прикрыл глаза. Вокруг стоял оживлённый праздничный гул. Азартное возбуждение толпы сменилось тёплым дружеским и даже родственным добродушием. Я пытался ловить отдельные слова, но речь, звучащая со всех сторон, сливалась в единый поток. А те редкие фразы, которые и удавалось разобрать, мне, честно говоря, были почти не понятны.