Сергей Безбородов - На краю света

— Леня, уходит! — закричал я.

— Уходит. Уходит. Вижу, что уходит.

Он стоял, дрожа от холода, и глядел на удалявшийся пароход.

А «Таймыр» стал уже маленькой черной точкой. Только дым все еще висел в спокойном утреннем воздухе, да колотились в прибрежные камни большие волны, поднятые ледоколом.

Вышел Боря Линев. Он зевнул, ударил ногой подвернувшуюся собаку, оскалил крупные белые зубы.

— Ушел?

— Ушел, Боря. Теперь конец.

Я побрел домой. Прошел мимо черной, закопченной бани. Дверь в баню была открыта. На полу спали собаки.

Я поднялся на крыльцо своего дома и еще раз оглянулся. «Таймыр» уже скрылся за горизонтом. Пустынный берег был завален ящиками, бочками, бревнами. На черном большом камне неподвижно сидел Волчок — дежурный по берегу.

Бухта была пуста.

Тишина.

Мы остались одни.

Зимовка началась.

Сквозь сон я услышал отдаленные, мерные удары колокола. «Верно, это на завтрак. Пора вставать», лениво думаю я. Но вставать не хочется. В доме тихо, все еще спят. Я поворачиваюсь на другой бок и с головой закутываюсь в одеяло.

Но вдруг страшный визг, разбойничий свист, молодецкие выкрики и удары медных тарелок потрясают стены нашего спящего дома. Кто-то с треском распахивает дверь в коридор, и оглушительный вой и рев наполняют весь дом.

Это орет в комнате Шорохова патефон.

— выкрикивает патефонный голос.

Это утесовский «Яшка-коммивояжер». Шорохов знал, что завести, чтобы сразу разбудить нас!

Во всех комнатах начинается возня, кто-то кричит: «Остановите эту чортову музыку», хлопают двери, гремят рукомойники. А патефон все орет и орет.

Так просыпается наш дом. Мы должны прийти на завтрак раньше всех и все вместе. Наумыч приказал, чтобы с первого же дня к завтраку приходили без опозданий.

Мы выходим из дома.

Какая тишина! Солнца не видно, оно спряталось за густую пелену низких серых облаков. Медленно, с легким шорохом ползут по бухте льдины. Далекие острова и купола ледников — в белесоватой легкой дымке тумана.

Вот здесь несколько часов назад стоял пароход, гремели лебедки, перекликались матросы. А сейчас — тишина, покой, пустыня. И место, где стоял пароход, уже затянула тонкая корочка молодого льда.

Вдалеке по берегу бредет человек. «Ну, мало ли кто это может ходить», равнодушно думаю я, и вдруг мне становится почти страшно. Ведь это же обязательно кто-нибудь из наших! Кроме нас, двадцати человек, никто ведь не живет на тысячи верст кругом! Целый год ни один человек, чужой, посторонний человек, не пройдет по берегу, не подплывет на лодке, не зайдет вечером на огонек.

В кают-компании еще никого нет. Костя Иваненко бродит по кухне, ворчит и чертыхается.

— Чорт их знает, где у них блюдца. Весь дом обыскал, нет блюдцев. Что они их с собой, что ли, увезли?

— А ты по радио запроси, — где, мол, у вас, ребята, блюдца? — советует Ромашников.

— Робинзон Крузо двадцать лет без блюдца чай пил, а мы уж один год не можем, — говорит Боря Маленький, наливая кофе в большую кружку.

Шорохов перестает намазывать маслом хлеб, кладет нож.

— То есть как это без блюдцев? Мало ли кто без блюдцев чай пил! Придумал тоже — Робинзон Крузо! Робинзон Крузо, брат ты мой, кто был? Робинзон Крузо был дикарь, а тебе стыдно бы такие вещи говорить…

Приходит Наумыч. Он по-хозяйски оглядывает накрытые столы, потом идет на кухню, чтобы распорядиться насчет обеда, и, вернувшись, грузно садится на свое место — во главе большого стола.

Один за другим сходятся зимовщики в кают-компанию.

— Камчатка-то первая привалила, — говорит кто-то, и наш дом сразу и на весь год получает прозвище «Камчатка», а мы, его обитатели, — камчадалов.

Каждого входящего в кают-компанию встречают веселым криком:

— Здорово! Доброе утро! Садись к нам! К нам, к нам давай!

Стремоухов заходит в кают-компанию прямо в шапке, и Наумыч отправляет его назад в коридор, где у нас устроена вешалка.

— Разденься! Не в шинок лезешь!

Звенят стаканы, ножи, тарелки.

Мы наперебой рассказываем друг другу, кто видел какой сон и как трудно было сразу, проснувшись, сообразить, где ты, и как будили Борю Маленького. А Гриша Быстров немедленно предлагает сконструировать для Бори автоматический будильник безобидного действия, чтобы в 7 часов утра опрокидывалось на Борю ведро воды или падало тяжелое полено.

— Очень просто! — горячится Гриша. — Ей-богу, могу сделать.

И сразу начинает чертить вилкой на клеенке параллелограммы сил и равнодействующие.

Вдруг отворяется дверь, и, шлепая калошами, входит в кают-компанию Сморж. Он только что встал и даже еще не умывался. Он похлопывает себя по голым рукам и осматривает кают-компанию.

— А где ребята? — зевая говорит он.

— Какие, Жоржик, ребята?

— Таймырские, — спокойно отвечает Сморж и достает папироску.

— Хватился. В огороде бузина, а в Киеве дядька, — хохочет Наумыч.!

Папироска так и остается недонесенной до рта. Сморж испуганно озирается, сует папироску за ухо, начинает часто мигать.

Поднимается такой хохот, что даже повар Арсентьич выходит из кухни, держа в руке огромный нож, и принимается хохотать, еще не зная, в чем дело.

— Неужто ушли? — говорит Сморж, растерянно улыбаясь. — А как же посылка? Да вы, наверно, разыгрываете? — И, скинув калоши, он босиком выбегает в коридор и звонко топает к выходной двери.

— Догонять «Таймыр» побежал! — кричит Вася Гуткин.

— Он посылку жене приготовил! — давясь от хохота, выкрикивает Костя Иваненко.

— Вот разиня!

— Ай да матрос, свой корабль проспал!

Через минуту Сморж возвращается и смущенно присаживается с краю стола.

— Ну и пускай, — говорит он. — Вот и хорошо, что ушли. Без них лучше, одним-то. — Он осматривает столы, заглядывает в кружку Бори Маленького. — Чайку, что ли, попить?

— Пойди сперва умойся, — говорит Наумыч.

Сморж чешет под мышками, качает головой, удивленно хмыкает.

— Проспал! Скажи, пожалуйста. Хорошо бы пьяный был, а то и выпил-то самую малость. Ай, Жоржик, ну, Жоржик…

— Да ты чего хоть во сне-то видал? — спрашивает Вася Гуткин.

— Чорт их знает, каких-то змей.

Боря Маленький очень заинтересовывается сном Сморжа:

— А какие змеи? Толстые?

— Зеленые какие-то. С языками, — неохотно говорит Сморж. — Вилочкой такой языки. А что?

— Мне тоже змея снилась. Желто́брюх называется. С набалдашником.

— Нет. Мои простые были.

Леня Соболев хитро подмигивает нам.

— Как, как змея называется? Желто́брюх, говоришь? С набалдашником?