Сергей Безбородов - На краю света

Для матросов это самое распроклятое дело — в открытом море, в непогоду крепить трюмовый груз.

На ботдеке, между радиорубкой и люком машинного отделения, сделаны дощатые загоны. Сюда на веревках, пропущенных через блоки шлюпбалок, поднимают свиней. Они пронзительно визжат и дрыгают в воздухе связанными ногами. На борту свиней подхватывают матросы и, раскачав, со всего маху швыряют через дощатые загородки загона.

— Боцман, принимайте свиней! — командует Иван Савелии.

И боцман рысью бежит на ботдек, гремит тяжелыми сапогами по окованным медью ступенькам лестницы.

В руках у него кривой матросский нож. Он наклоняется над распростертыми тушами и ловко разрезает веревки, которыми спутаны ноги свиней. Свиньи пошатываясь встают, забиваются в дальний угол и испуганно похрюкивают.

А в это время к правому борту подходит большая шлюпка. Шлюпка набита собаками. Они сидят и на дне и на скамейках шлюпки, заглядывают через борта, лают и скулят, задрав морды. На передней банке, широко расставив ноги, стоит Боря Линев.

— Собаки приплыли! — кричит он наверх.

Матросы спускают Боре веревочный штормтрап. Он взбирается на палубу и идет на ботдек.

— Боцман! Боцман! — кричит он. — Отведите место для собак.

Боцман вылезает из свиного загона. Он оглядывает палубы и спрашивает Борю:

— Много собак?

— Тринадцать штук.

— Тринадцать? Ну, тринадцать поместим здесь, на ботдеке. Вот сюда, поближе к трубе, будешь привязывать, здесь им потеплее. Смотри, крепче вяжи, а то волна будет — снесет. Поплывут твои собачки.

А в шлюпке матросы уже вяжут собак поперек туловища веревками.

— Пускай! — кричит Боря, перегнувшись через фальшборт. — Потихоньку, по одной.

Он осторожно выбирает веревку. Собака повисает над водой, жалобно скулит, колотит лапами по воздуху. На борту собираются матросы.

— Качай веселей! — кричат матросы. — Зимовщиков на веревке таскают. Ай да зимовщики!

Несколько рук подхватывают собаку, быстро распутывают веревку. Боря Линев ведет собаку на ботдек и, тщательно привязывая за металлическую цепочку, бормочет:

— Ну, чего, дурак, струсил? Думал — топить будем? Не будем, не бойся. Поплывем, брат, на Франца. Жизнь там — красота. Ни трамваев, ни кошек, ни мальчишек. Ну сиди, сиди. Сейчас товарищей приведу — веселей станет.

— Слышь, каюр! — кричат из шлюпки. — Черный не дается! За руки хватает!

Боря снова бежит к борту и перевешивается через поручни.

Внизу, в шлюпке, три матроса пытаются схватить и связать веревкой Байкала. Байкал сидит на передней банке, он ощетинился, прижал уши, оскалил клыки, — приготовился защищаться.

Боря Линев орет с ледокола:

— Букаш! Букаш! Сюда! Шагай сюда!

Услышав знакомый голос, Байкал задирает голову и радостно лает. А матросы, не теряя времени, проворно вяжут его поперек туловища.

Байкала поднимают на борт ледокола. Он бросается к Боре Линеву, вскидывает ему лапы на плечи, лижет нос, припадает к палубе и подпрыгивает, отталкиваясь сразу всеми четырьмя лапами.

«А я-то, дурак, думал, что меня оставят в лодке. А я-то струсил, думал — меня хотят вешать или топить. Здесь мой хозяин! Значит, все хорошо! Все в порядке! Ах, как хорошо, как здорово!»

Потом поднимают Жукэ. Он вырывается вместе с веревкой из Бориных рук и дает стрекача по палубе, прижав уши и распустив хвост по ветру. Как серый заяц, мчится он, высоко прыгая через бухты канатов, сшибает пустое ведро и исчезает позади штурманской рубки. А за ним еще долго извивается, скользит по палубе, как змея, длинная пеньковая веревка.

Над ледоколом стоит грохот лебедки, лай собак, визг и хрюканье свиней, поскрипывают блоки, гремят железные цепи.

Какой-то матрос, ловко держась, как обезьяна, одной ногой, висит на веревочных вантах. Он развешивает на вантах красные, со сверкающими ребрами, свежие говяжьи туши.

Как туман, поднимается над ледоколом белая мучная пыль.

К вечеру кормовой трюм загрузили. Уже становится темно, и над палубами зажигаются переносные электролампы. По черной и тихой Двине, как светляки, беззвучно ползают зеленые и красные огни. Медленно, с шорохом совсем близко проплывают темные баржи.

Только наш «Таймыр» ярко освещен, только на «Таймыре» не спят, а работают, шумят и кричат на всю реку.

К правому борту из темноты подплывает какая-то черная махина, вроде гигантской виселицы.

— Примай конец! — кричат из мрака сиплые висельники. — «Таймыр»! Конец примай!

— Кто такие? — окликает вахтенный, вглядываясь в темноту.

— Пловучка. Ящики тут. Самолеты, что ли.

Боцман вызывает палубную команду. Иван Савелич, в черной форменной шинели и шапке-ушанке с большой золотой кокардой, негромко командует:

— Рефлектора на спардек. Боцман, дать свет на юте. Проверить такелаж. Плотники здесь?

Электрик направляет за борт сильный рефлектор. Теперь ясно виден пловучий подъемный кран с длинной черной рукой, протянутой над водою. Черномазый машинист крана выглядывает из окошечка и утирается паклей. Кран разворачивается на швартовых. За краном подходит к борту не то баржа, не то понтон с двумя ящиками. Каждый ящик величиной прямо с четырехосный американский вагон. В каждом ящике — разобранный самолет.

На одном ящике высоко над водой, широко расставив ноги, стоит маленький человек в желтом кожаном пальто. Весь он какой-то взъерошенный, как драчливый петух. Прожектор резко освещает его. У него приплюснутый калмыцкий нос и маленькие быстрые глазки.

С высокого ящика, как с воза, он что-то кричит машинисту, ругается, размахивает руками. Это — наш летчик Шорохов.

Иван Савелич недовольно ворчит:

— Вот еще командир нашелся. — Потом прикладывает ко рту жестяной рупор и замогильным голосом спокойно и внятно говорит на всю черную реку:

— На пловучке. На пловучке. Погрузкой руковожу я. Попрошу исполнять только мои распоряжения. Попрошу никого больше не командовать. — Он опускает рупор. — Боцман, у вас все готово?

— Готово, — весело отзывается боцман.

Начинается погрузка самолетов, а Шорохов все еще петушится на ящике.

— Товарищ летчик, — кричит ему боцман, — сошли бы. Неровен час, упадете в воду.

Шорохов даже не отвечает.

— Ну оставайся, — машет рукой боцман.

Под ящик заводят толстые стальные канаты — их цепко держит черная рука подъемного крана.

— Вира помалу, — в рупор говорит Иван Савелич. — Помалу. Помалу.

С ровным гулом работает машина подъемного крана. Ящик вздрагивает, с трудом поднимается, покачивается, вот-вот рухнет в воду, на которой пляшут блики рефлектора.

Шорохов топчется на ящике, судорожно хватается за стальной канат, вся удаль с него слетела, он испуганно озирается, хочет спрыгнуть с ящика, но уже поздно.