Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен [Его жизнь и необыкновенные приключения]

Нансен сначала слушал молча, потом стал задавать вопросы, беспокоясь, предвидел ли Амундсен то-то и не забыл ли он того-то…

Когда в «Пульхегду» нахлынули репортеры, которым не терпелось узнать, что думает Нансен о «трюке» Амундсена, они услышали:

— Насколько я знаю Амундсена, он способен доводить свои планы до конца. Если не произойдет чего-либо неожиданного, мы будем иметь случай поздравить Амундсена с новой победой.

В «Пульхегду» пришло письмо с Мадейры. Амундсен писал, что не с легким сердцем решился скрыть от Нансена свой шаг. Но успех Пири был тяжелым ударом для экспедиции. Однако после возвращения с Южного полюса еще будет время для того, чтобы отправиться для научных работ к Северному…

Прошло много времени после получения этого письма, и однажды в башню, не постучавшись, ворвалась раскрасневшаяся Лив. В руках у нее была перевязанная голубой лентой огромная коробка конфет.

— Папа, посмотри, я выиграла у Кнута пари! Амундсен возвращается. Он был на Южном полюсе. Вот газеты…

Отец посмотрел на возбужденную дочь:

— Ты не многим рисковала, когда спорила с твоим юнцом. Как можно было сомневаться в Амундсене?

Это было сказано спокойно, но Лив заметила, что отец взволнован. Помолчав, он встал из-за стола, положил руки на плечи дочери:

— Мне пятьдесят лет, но у меня еще достаточно сил, чтобы дойти до Южного полюса. Это было бы завершением моих жизненных планов. Я много думал об этом. Теперь туда прошел Амундсен. Я только потом понял, какую жертву принес, отдавая «Фрам».

Кажется, никогда еще отец не говорил с Лив так откровенно.

— Да, я понял все только потом. Никто не знает, чего мне это стоило! — Он вздохнул. — Ну, иди, дочка…

Чуть не в первый день после возвращения на родину Амундсен приехал в «Пульхегду». На нем был парадный смокинг и модный котелок, в петличке — гвоздика. Но человек, которого Норвегия только что встретила королевскими почестями, так неуверенно и смущенно встал у дверей, что Лив подумала: совсем как мальчик перед экзаменом у строгого учителя.

Отец встретил его с открытой улыбкой, естественно и свободно:

— Поздравляю, мы все рады и горды!..

А на крыльцо уже взбегал выскочивший из подъехавшего экипажа Яльмар Иохансен. Он плавал с Амундсеном и тоже поспешил сюда, к Нансену.

— Яльмар, Яльмар!.. — Растроганный Нансен обнял своего старого товарища.

Потом, когда Нансен и Амундсен говорили о чем-то у большой карты, Иохансен подошел к Лив:

— Вы дочь самого лучшего человека из всех, кого я знал в своей жизни…

Короткие заметки в норвежских газетах: летом 1912 года Фритьоф Нансен намерен заняться океанографическими исследованиями севернее Шпицбергена. Он пойдет во льды на своей яхте «Веслеме» водоизмещением в двадцать восемь раз меньше, чем у «Фрама», — на то он и Нансен! Одна газета, впрочем, намекнула, что даже самому Нансену не следовало бы брать с собой детей (хотя Лив исполнилось уже девятнадцать лет, а Коре в свои пятнадцать выглядел двадцатилетним).

С тремя Нансенами на яхте отправлялись также молодой океанограф Грендаль, боцман, машинист, повар и юнга.

«Веслеме» легко скользит по волнам. Нансен с наслаждением вдыхает бодрящий морской воздух.

Не отрываясь смотрит он на сурово прекрасные берега: горы с большими шапками ледников, ультрамариновая синь фиордов и скалы, скалы, скалы…

Сильно качает. У детей еще нет «морских ног»; оба, бедняжки, страдают от морской болезни.

Лив совсем взрослая. У нее независимый характер и манеры матери. Священник спросил ее в гимназии, верующая ли она. «Нет». Из гимназии прислали возмущенное письмо.

Тетя Малли, которая теперь осталась с младшими, находит, что иногда отец слишком суров с детьми. Может быть, может быть… Но из них не должны получиться кисейные барышни и изнеженные балбесы.

Вот Лив — ей захотелось учиться рисовать и петь. Он сказал: «Или петь, или рисовать». Бедняжка плакала, но ведь и так развелось слишком много верхоглядов, которые хватаются сегодня за одно, завтра за другое и в конце концов ничего не умеют делать по-настоящему. Потому-то, когда Лив сказала, что хотела бы научиться «немножко готовить», он посоветовал ей поступить в кулинарную школу: немножко — это все равно что ничего.

Попутный холодный ветер гонит «Веслеме» к Хаммерфесту. На улицах городка пусто. Небо и море хмурятся. И всюду запах рыбы.

В этом городке они встретились с Евой после возвращения «Фрама». Тогда он не замечал этого запаха. На Еве было белое платье. По улицам за ними, стуча сапогами, ходили рыбаки в гарусных шарфах. Потом Ева пела в салоне «Отарии» морские песни, и Иохансен плакал, кулаком утирая слезы.

Лив должна возвращаться из Хаммерфеста домой. Ей хочется побыть с отцом еще немножко, и она лишь за последним мысом пересаживается в лодку с уходящей в море яхты. Отец долго-долго следит взглядом за фигуркой, стоящей в маленькой лодке. Потом ее поглощает холодный туман, а «Веслеме» берет курс на север.

Шпицберген встретил яхту такой порцией дождя, тумана и шквалов, что Нансен основательно поплутал, прежде чем ввел суденышко в Ис-фиорд.

Тут недавно начали угольные разработки. Нансены спустились в шахты. Коре не мог понять, откуда на Шпицбергене уголь? Ведь он получается из остатков растений, не так ли? А здесь только карликовые березки да мхи. И, хотя Нансен-старший сказал, что когда-то на Шпицбергене шумели зеленые заросли, населенные гигантскими ящерами, кости и зубы которых часто находят здесь, — Коре никак не мог представить себе это. Что же произошло потом? Почему тут стало холодно?

Нансен-старший ответил, что, например, в разные эпохи Земля получала то меньше, то больше солнечного света. Другие ученые считают, что за долгую историю старушки Земли ее полюса и экватор сильно перемещались. Думают, что когда на Шпицбергене росли древовидные папоротники и хвощи, полюс находился где-то между нынешними тридцатью — сорока градусами северной широты и ста сорока — ста пятьюдесятью градусами западной долготы.

Коре ахнул:

— Вот когда нужно было открывать его! Ведь это — в Тихом океане, против Сан-Франциско!

Яхта пошла дальше вдоль Шпицбергена. Ну и погодка! Ветер выл в снастях, гнал «Веслеме» на прибрежные камни. Коре сказал, что он предпочел бы местечко поуютнее, чем эти воды.

— Ты лучше скажи, что будет с нашей работой, если так пойдет и дальше — шторм за штормом! — отозвался отец.

А дальше так и пошло — шторм за штормом, да еще со снегом. По утрам Коре сгребал с яхты мокрую снежную кашу. Отец либо стоял у руля, либо работал в каюте. Было холодно и неинтересно.