Кирилл Станюкович - Рассказ об одной экспедиции

Николаев был уверен, что это нарушитель, и поэтому решил немедленно, пока тот не успел далеко уйти, начать преследование, не дожидаясь отряда.

Дудику, который должен был скоро подъехать, оставили записку, чтобы он шел по меткам, которые мы будем делать. Лошади у нас были, продукты и спальные мешки Николаев привез. Вооружены мы были двумя винтовками. Собака взяла след и уверенно повела.

Партия имела очень пестрый вид: щеголеватый Николаев, застегнутый на все пуговицы, выбритый, в начищенных сапогах, Дима в штормовке и альпинистских ботинках, Мамат в халате и белой киргизской шляпе.

След шел вначале по моренам, заполнявшим долину Ак-джилга. Вокруг стояли бурые безжизненные горы, на них лежали, серебрясь, фирновые поля; горели металлическим блеском, светились ледники. Было прохладно, несмотря на жгучее солнце, ведь мы находились на высоте свыше четырех тысяч метров.

Потом мы вышли к реке Кукуй-бель-су и пошли вверх;

Я пристально всматривался в берег реки, но следов не видно; их только чуяла собака. У каждого поворота мы обшаривали местность в бинокль, а затем уже делали бросок до следующего поворота.

Когда солнце низко опустилось, мы разбили лагерь. Но нам нужно было остановиться так, чтобы нас не было видно, а нам было видно все. Разожгли костер в овраге, там же на ночь оставили лошадей, а сами, как стемнело, вышли на открытое место и разложили спальные мешки.

Я совсем было заснул, когда опять донесся тот же самый хохочуще-плачущий звук. Он вырос, перекатился в горах, а затем затих.

Мне теперь казалось, что в этом крике есть что-то искусственное. Но и Николаев, недоуменно покачав головой, сказал:

- Все-таки, действительно, очень непонятный звук!

Я так устал, что, несмотря на тревожные чувства, сразу заснул. Проснулся я перед самым рассветом, мне нужно было дежурить последним. Сдавая дежурство, Мамат тихо сказал:

- Он опять ночью кричал.

- Не может быть! Как, плакал, хохотал?

- Нет, ревел, как джильбарс, вдалеке, где-то у перевала.

Утром мы опять тронулись в путь; Наль следа не брал, как мы ни гоняли его. Очевидно, след, что называется, простыл, выветрился. Решили идти вверх по долине, к хребту, туда, откуда раздавались хохот и рычание.

Мы продвинулись уже километров на пятнадцать, когда Наль резко потянул в боковую щель. Вошли в узкую теснину, по которой в Кукуй-бель-су вливался небольшой приток. Здесь, на зеленой траве, валялась огромная растерзанная туша кутаса. У него, как и у того, на которого мы натолкнулись раньше, были поломаны ребра, вытащены внутренности, но шея и голова не тронуты. Видимо, здесь шла борьба, не сразу сдался кутас, кровью забрызган был весь луг. Тяжелое зрелище! Наль вдруг сам взял след, залаял и повел. Очевидно, след был свежий.

До перевала оставалось еще далеко, но, осмотрев все до самого гребня в бинокль, мы пошли открыто. Подъем был труден, .и с лошадей пришлось сойти, они задыхались; щебень оползал под ногами, воздуха не хватало.

Четыре тысячи семьсот метров! Едва ползем.

Четыре тысячи восемьсот метров! Мы по полчаса лежим без сил.

Четыре тысячи девятьсот метров! Делаем пять-шесть шагов и стоим, тяжело дыша, широко открыв пересохший рот.

На самом гребне пришлось лезть по снегу, мешали крупные кальдоспоры. Их приходилось рубить, чтобы пройти. Свалилась от горной болезни лошадь Димы и подмяла его. Как он уцелел, не знаю. Спасибо, Мамат подскочил, ткнул шилом лошади в нос - пустил кровь.

Последние метры по снегу до перевала были бесконечны. Но вот мы влезли. Лошади стояли, отдуваясь; люди лежали и тяжело дышали.

Первым ожил Дима и недоуменно посмотрел вниз, туда, откуда мы только что пришли.

- Вот ведь никак не ожидал! Смотрите, кто едет! - закричал он. Действительно, на измученной лошади по тропе к перевалу полз Дудик. Его сопровождали двое проводников. Один ехал впереди и тащил лошадь за узду, а сзади другой нажаривал ее нагайкой. Сам Дудик, видимо, был в полупрострации.

Ледники и фирны белыми мантиями покрывали крутые склоны гор. Из-под ледников текли ручьи, проторившие себе узкие желоба во льду. Они множеством тонких беловато-серебряных нитей пересекали склоны, сливались в ручейки и ручьи, в речные потоки и уносились туда, куда теперь лежал наш путь.

Вечернее солнце ослепительно горело на гладкой обтаявшей поверхности ледников и снегов, резало глаза. А кругом, куда ни посмотри, горы и горы, черные резкие хребты и белые-белые снега.

Этот суровый мир, хаос гор приковал наши взоры, и мы очнулись, только когда к нам на перевал на тяжело дышащей лошади вылез Дудик. Его спутники киргизы посмотрели на низкое солнце, помахали нам руками и быстро устремились назад, вниз с перевала.

И когда проводники исчезли вдали, из глубины ущелья донесся рев - отвратительный, страшный и в то же время тоскливый. Я не знаю даже, с чем его сравнить. Он какой-то невыносимой тяжестью сковывал руки, ноги и совершенно подавлял. Потом, когда он утих и это ужасное оцепенение спало, я подумал, что, может быть, этим ревом зверь нагоняет страх на свою жертву, парализует ее.

- Не то тигр, не то собака Баскервиллей,- пробормотал Димка.- Ну, теперь-то ты убедился? - спросил он у Николаева, но уже без насмешки, очень серьезно.

Но Николаев, пожав плечами, ответил:

- Знаешь, а все-таки в этом звуке слишком много металла. Разве тигр так ревет? Ведь нет же!

Взяв себя в руки, двинулись мы вниз в темную Билянд-киикскую щель. Мы решили заночевать недалеко от перевала. Там не было травы для лошадей, но в темноте мы боялись идти дальше.

Ночь прошла тихо.

На следующий день мы начали спуск по противоположному склону. На камнях, на щебне не было следов, но Наль уверенно тянул вниз. Щель углублялась, становилась уже, а стены ее круче. Набирая воду из больших и малых притоков, Билянд-киик весь в желтой пене с грохотом спускался с гор.

С середины дня Наль перестал чуять след: возможно, зверь переправился на другой берег реки. Поэтому мы решили тоже переправиться. Долго искали брод, но все равно выбрали плохое место. Может быть, в это время, когда столько воды, здесь вообще нельзя найти хорошую переправу?

Нелегка переправа через горную реку, которая падает каскадами с таким грохотом, что не слышно голоса и нужно переговариваться знаками. Течение так сильно, что у груди и боков лошади вода встает пенным буруном в полметра высотой. Тяжелые валуны катятся в водных струях, постукивая об источенное водой каменное ложе.

Мы решили пересечь реку чуть вкось, по перекату, где течение бешеное, но зато было чуть мельче. Я пошел первым, дойдя до середины, встал на отмели, ожидая остальных. Грохот дикий! Я напрасно кричал, они на берегу ничего не слышали. Но вот Мамат тоже вошел в воду. Он и Дудик, который ехал вплотную за ним, переправились без происшествий. Но Димка, как всегда, начал рисоваться, увидев, что у других все благополучно, не стал следить за лошадью, позволил ей сойти с переката. А достаточно было одного шага в сторону, как вода сразу захлестала через холку. Николаев, ехавший за Димой, схватил Димкину лошадь за повод, но и его лошадь едва держалась, ее также одолевал бурун. Секунду или две, напрягая все силы, качались оба всадника, пытаясь сохранить равновесие. Но вот не выдержала лошадь Николаева, упала. И в ту же секунду течение подхватило, закрутило и понесло лишившегося поддержки Диму. Я видел, как вслед за ними поскакал вдоль берега Мамат, как он забрасывал в реку веревку, как за нее ухватился Николаев и при помощи Мамата вылез на берег. С радостью я увидел, что Димкина голова появилась из воды и он уцепил-ся за камень. Потом по берегу с веревкой побежали Мамат и Николаев, вот они кинули веревку, и Дима, борясь с течением, добрался до берега. Все это произошло мгновенно. «Хоть люди спаслись»,- подумал я.