Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Шаг за шагом, вершок за вершком продвигаемся мы по неприятно потрескивающему льду. Веревка в зубах мешает дышать… Вперед к «земле обетованной» — на другой берег Остера, до которого теперь, когда взошло солнце, кажется, рукой подать.

Я искупался первым.

Все произошло в одно мгновение. Лыжи продавили наросшую за ночь тонкую корочку льда и погрузились, точно в кашу. Я только почувствовал, что вишу на шестах, до подмышек окунувшись в ледяную воду. Веревку по-прежнему держал в зубах. Какое счастье, что она была не натянута — а то бы и зубы потерял.

— Не бойся… Не теряйся! — донеслось с обеих сторон, и ко мне вернулись дыхание и холодный разум. Вот именно — холодный…

Я обвил веревку вокруг запястья одной рукой, затем — другой и, стиснув под мышками шесты, взглядом умолял, чтобы они скорей тащили меня из этой ужасной ванны.

Наконец меня вытащили, мокрого и скользкого, как тюлень. Лежа на льду, я, зуб на зуб не попадая, выудил из полыньи лыжи, и через минуту мы двигались дальше.

Через несколько десятков шагов ухнул в воду Вацис. Не успел я обернуться в его сторону, как с другой стороны услышал:

— Ух!

Это окунулся Василий.

Ужас сковал меня по рукам и по ногам: вот-вот и я снова провалюсь в ледяную воду. Тогда уже можно считать, что все кончено: никто не протянет руку помощи. Но что это? Василий и Вацис даже не пытаются выбраться на лед. Отплевываясь и ругаясь, они крошат его грудью и, как ледоколы, бредут к берегу. Мель! Значит…

Мою радость вдруг остудила ледяная вода. Она доходила до груди, перехватывая дыхание. Я почувствовал под ногами каменистое, неглубокое дно. Подобрал всплывшие лыжи и направился прямо к берегу.

Несколько секунд мы стояли закоченевшие, мокрые, боясь шелохнуться. Малейшее движение заставляло вздрагивать. Мокрая, задубевшая на утреннем морозце одежда словно каленым железом прожигала тело.

— Быстрей костер! — первым опомнился Василий.

— А как огонь добудешь? — с кривой улыбкой спросил Вацис. — Может, дерево о дерево будем тереть?

У нас с Василием вытянулись лица. Вацис был прав: спички в карманах промокли, коробки раскисли, а головки превратились в кашицу, которая при малейшем прикосновении осыпалась на землю.

— Собирайте дрова… Бересты для растопки надерите, — все-таки придумал что-то Василий и дрожащими, непослушными пальцами поспешно вытащил патрон из патронташа. Стуча зубами, он лихорадочно извлек из гильзы картонную прокладку, высыпал на землю дробь, выковырял пыжи, оставив только порох. Потом стянул с себя шапку, надорвал зубами подкладку и выдернул из-под нее клок сухой ваты. Смял, затолкал ее в гильзу, загнал патрон в ружье и критически окинул взглядом большую груду хвороста, который мы с Вацисом натаскали со всех сторон. Отложив ружье, Василий взял кусок березовой коры и снял с нее верхний слой, тоненький, как папиросная бумага. Вынув из рюкзака топор, он в два прыжка подскочил к стройной, щедро залитой смолою сосне, и тут же во все стороны полетели щепки. Мы тщательно собирали их, обдували, очищали от снега. Каждое движение отзывалось нечеловеческой болью. Казалось, кто-то опутал тело колючей проволокой, которая безжалостно терзает руки, ноги, спину, живот…

Василий скинул телогрейку, наставил на нее ружье и выстрелил. Из ствола вылетел дымящийся, тлеющий комочек ваты. Василий бросился на колени, съежился и стал дуть на вату, со всех сторон подсовывая тонюсенькие полоски бересты. Вот вскинулся язычок пламени, лизнул край березовой коры, но не успел укусить, как тут же выдохся. А Василий все дул и дул. Осторожно, точно рассчитывая каждый свой вздох. Мы с Вацисом, затаив дыхание, следили за этой безмолвной, упорной борьбой. Вот вата снова выжала робкий, трепещущий огонек… Он раз-другой лизнул бересту… Кора почернела, свернулась трубочкой и… вспыхнула!

Через несколько минут весело трещали сосновые щепки, распространяя резкий запах смолы. Пламя костра становилось все шире, выше, и казалось, теперь уже не было силы, которая могла бы задушить его.

— Все озеро прошли, и у самого берега — на тебе… — протягивая руки к костру, бормотал Вацис.

— Это я виноват, — кряхтя от удовольствия, откликнулся Василий. — Недодумал. Тут ведь северный берег… Солнце с юга и подточило лед… Надо было искать переход где-нибудь севернее, где этот берег круче и зарос высокими деревьями. От них и в полдень тень ложится. Там лед покрепче…

— Хорошо еще, что так кончилось.

Не прошло и получаса, как мы сбились с ног: с одного бока жарко припекал костер, с другого — кусал мороз, и мы только знай успевали поворачиваться, пока вконец не закружилась голова.

— Второй костер, — еле ворочая языком, как после хорошей выпивки, предложил Василий.

Набросали в десяти шагах большую кучу веток, притащили головешки. Совсем другое дело. Теперь мы млели от тепла меж двух костров, веки так и слипались.

Однако запас дров таял на глазах, а одежда все еще была влажной. Неподалеку стояла сухая голая береза. Ветры обломали ее верхушку, и дерево напоминало телеграфный столб. Вацис подскочил к березе, нажал плечом, стал выворачивать ее с корнем.

— Отойди! — крикнул Василий. — Ты что, шею себе сломать хочешь?!

Он взял два длинных шеста, один протянул Вацису, другой сам приставил к щербатой коре березы и, упершись босыми ногами в заснеженные мшистые кочки, принялся раскачивать дерево. Вацис пристроился с другой стороны, и после нескольких дружных толчков дерево раскачивалось, как маятник. И вдруг… трах — отскочил метровый кусок верхушки и глухо стукнулся о снег, взметнув облако серой пыли.

— Моего дружка так убило, — сказал Василий как бы между прочим.

Затрещали трухлявые, подгнившие корни березы, и некогда могучее дерево с жалобным скрипом рухнуло в снег. Опять взлетело облако пыли, но что это? Пыль не осела, а роем взметнулась выше и стала медленно опускаться в наш костер.

— Комары!

Да, это были комары. Миллионы комаров! Густой массой падали они в пламя костра и трещали, как жир на сковородке. Некоторые, не долетев до костра, щедро устилали землю. Их было так много, что снег из белого стал серым.

К полдню, высушив одежду и сделав еще десяток нелегких километров по тайге, мы подошли к небольшой охотничьей избушке, приютившейся на крутом, скалистом берегу ручья. Внизу, расшибаясь о камни и пенясь, грозно ревел стремительный водопад, не замерзающий даже в самую сильную стужу.

Вокруг избушки не было никаких следов — ни зверья, ни человека. У входа намело огромный сугроб. Мы откопали, очистили порог, ввалились внутрь.

Избушка была без окон, и не привыкшие к темноте глаза не сразу стали различать предметы. Посредине — громоздкая каменная печь без трубы. Вдоль стен — нары из тонких бревнышек, в углу — крепко сбитый стол. Больше ничего.