Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Сегодня дежурство Валерия. Он первым вылезает из спального мешка и, разломав ящик из-под мясных консервов, пытается сделать из дощечек трубу. Валерий сидит на колоде и вертит в руках тоненькие дощечки, видимо раздумывая, с чего начать, а Пронин потихоньку подшучивает над ним. Шутить здесь любят все, и, наверно, ребятам это необходимо.

— Ну вот, теперь он целый час будет курить, — упрекает Алеша, и не сразу поймешь — притворяется он или говорит серьезно.

— Подумать надо, — оправдывается Валерий, затягиваясь сигаретой.

— Тебе вредно думать, — вставляет Вадим Гиппенрейтер.

— Мы сами за тебя подумаем и дадим ряд ценных указаний.

— Нет, — качает головой Валерий. — Кто дает указания, тот может их и выполнять.

— Значит, без указаний?

— Без.

— А вопрос можно?

— Вопрос — можно, — милостиво соглашается Валерий, пытаясь составить ребрами пять дощечек — сделать некое подобие цилиндра.

— Не проще ли сбить из четырех дощечек?

— Пожалуйста, сбивайте!

— Я не указываю, а только опрашиваю.

— И еще: не проще ли связать дощечки проволокой?

Валерий молчит и делает по-своему. В этой палатке существует правило: выслушай каждое предложение, но думай своей головой, делай, как сам считаешь правильным. Наконец труба готова. Валерий натягивает торбаса [4] Торбаса — сапоги с длинными голенищами из оленьей шкуры, мягкие и теплые, — незаменимая обувь на Севере. , выбирается наружу и, водрузив трубу, принимается готовить завтрак.

Я расспрашиваю вулканологов об их работе и быте, о том, как была организована эта экспедиция. Оказывается, у советских вулканологов исключительные условия для наблюдений: большая часть всех действующих вулканов планеты находится на территории нашей страны. Особенно много их в так называемом вулканическом поясе Тихого океана, который включает Курильские острова, Камчатку, а также некоторые другие места на побережье океана. И вулканы здесь самые беспокойные — широчайшее поле для наблюдений и научной работы. Вулканы Камчатки отличаются к тому же своими размерами. Например, высота Везувия — тысяча сто восемьдесят метров, и он считается величайшим вулканом Европы. Между тем Ключевская сопка, на которой мы находимся, достигает чуть ли не пяти тысяч метров, а кратер, у которого стоит наша палатка, вдвое выше над уровнем моря, чем Везувий.

Неподалеку от места, где развевается на ветру красная рубаха, вертолет две недели тому назад высадил вулканологов, доставив им палатку, доски и все остальное: аппаратуру, мясные и молочные консервы, мешки с крупой, большой бидон для хранения воды, груду посуды, сахар, курево, ящик свеч, несколько мешков хлеба и сухарей, спальные мешки, несколько кубометров сосновых дров (здесь нет никакой растительности), надувные матрасы, аптечку — словом, все, что необходимо людям, которым предстоят долгие недели жизни в трудных условиях, отрезанным от всего мира. Мы действительно отрезаны, не поддерживаем никакой связи с миром. В среднем лагере была рация, но она вышла из строя. Правда, у нас есть еще кучка ракет. Согласно договоренности, если внизу, на вулканологической станции, увидят зеленую ракету, это значит, что здесь требуется срочная помощь. Но заметят ли там эту зеленую ракету? Все вокруг окутано тучами дыма, пепла и пара, а ведь есть еще и настоящие облака, которые часто проплывают на этой высоте. На вулканологической станции наблюдают за кратером в специальные оптические приборы, но полагаться только на зеленую ракету все-таки слишком рискованно. Остается надеяться на самих себя. Кроме того, сегодня должен был прилететь вертолет, доставить новую рацию, но в такую погоду он, конечно, не вылетит. А сколько продержится такая погода? Ну, этого уже никто не знает. Может, день, может, два, а может, и целую неделю. Гм… Коли так, то не видать мне Командорских островов как своих ушей. Через три дня из Петропавловска-Камчатского туда вылетает областная делегация, и товарищи из обкома партии позаботились о том, чтобы нашлось местечко и для меня. Ну да ладно, как природа рассудит — так тому и быть.

К полудню слегка прояснилось, хотя белая мгла все еще окутывала и горы, и ленту лавы. Воспользовавшись этим просветом, мы решили сходить по воду, запасы которой кончились. Взяли сорокалитровый бидон, закутались потеплей и вынырнули из палатки. Олег захватил еще и кинокамеру.

Сильный ветер то и дело менял направление, налетая со всех сторон, выискивая слабые места. Его порывы были такими сильными и внезапными, что вырывали из рук бидон. Когда ветер дул в спину, мы невольно пускались чуть не бегом, а налетал спереди — казалось, упирались в эластичную невидимую стену.

В глубоком ущелье под толстым снежным покровом шумит ручей, который берет начало у высящегося где-то над нами ледника, не тающего даже в летнюю пору. Видимо, ручей родникового происхождения, потому что бежит под землей и только на коротком участке выбивается в этом ущелье на поверхность.

Мы съезжаем на заду с отвесного склона и пробираемся в глубь ущелья. Снегу здесь намело столько, что вскоре мы оказываемся как бы в колодце, по дну которого шумит и пенится узкий, но сильный поток. Набираем котелком полный бидон воды и тащим его наверх. Тащим с трудом. Одни тянут за длинную веревку, а другие подталкивают снизу, глубоко проваливаясь в снег. Олег стоит над нами и снимает. У него на губах довольная улыбка. Когда он отрывается от камеры, я вижу в его глазах уже знакомый фанатический блеск и ничуть не удивляюсь, когда Олег говорит:

— Вот это кадр! А теперь повторим все сначала! Надо снять дубль.

Я-то не удивляюсь, зная, что Олег за удачным кадром готов лезть к черту на рога, ради хорошего кадра ему не жаль ни себя, ни других. Зато «ребят» будто колом по голове хватили. Они тяжко дышат, отворачиваются от ветра, который несет над землею снег с пеплом, так и норовит швырнуть полную пригоршню этой смеси в глаза, рот, нос. Валерий поглядывает то на Олега, то на дно ущелья и, ничего не сказав, хватается за веревки, изо всех сил тащит бидон наверх, словно боясь, что кто-нибудь из нас еще возьмет и послушается Олега. Но тот не сдается. Тяжелый бидон уже почти у самого гребня, на котором ветер не оставил ни снежинки и который сулит твердую и надежную опору нашим ногам, а Олег просит свернуть в сторону. Мы сворачиваем и до подмышек проваливаемся в снег. Мы все барахтаемся, а Олег ликует. И снимает, снимает. Вдруг камера перестает жужжать, и Олег накидывается на Валерия:

— Что ты наделал! Что ты наделал!

— Ничего я не наделал, — еле дышит Валерий. — Все равно в этом месте ты пустишь музыку. Какого-нибудь Бетховена или еще что-либо…

— Музыка музыкой, но даже глухонемой прочтет по твоим губам это словечко. И надо же было ему выругаться! — сокрушенно вздыхает Олег.