Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Дальше спор шел уже между Вадимом и Олегом. Кинооператор и мастер художественной фотографии еще долго излагали свои взгляды на искусство.

А поздно ночью, когда мы залезли в спальные мешки и задули коптилку, Валерий, точно желая подкрепить свое мнение, рассказал нам случай из жизни Института вулканологии. Работает у них там один вулканолог. Росту — почти два метра, плечи — косая сажень, но очень стеснительный и скромный юноша. Однажды явилась в институт корреспондентка Петропавловского радио с магнитофоном для записи интервью. Она спросила у нашего вулканолога фамилию, и он ответил, спросила имя и снова получила ответ, но когда попросила дать интервью — вулканолог отказался, сославшись на то, что вулканология наука молодая, множество тайн остаются не раскрытыми, и для всяких речей, тем более хвастливых, еще не время, и вообще не по душе ему это. Каково же было его изумление, когда вечером того же дня он услышал по радио свой голос: сам назвал свою фамилию, имя, должность. А дальше о нем рассказывала корреспондентша. Господи, чего только она не наплела! Начала с того, что была немало удивлена, увидев такого великана за крохотным письменным столом. Ей показалось, тут какая-то ошибка, недоразумение, она представила, как этот гигант вдруг встанет, подойдет к вулкану и могучим голосом воскликнет: «Эге-гей, горы, я пришел вас покорить!» И пошло-поехало, точно пустая бочка покатилась под гору. А на другое утро в институте нашего товарища встретили насмешливыми репликами: «Эге-гей, горы!» Так и пристало это глупое восклицание к человеку, словно кличка.

Ничего не скажешь — случай характерный, не только для нашего радио, но и для собратьев по перу. Как часто мы обедняем своих героев, делаем их какими-то смешными выскочками, хотя намерения, казалось, были самые благие — рассказать о том, как силен и могуществен наш человек. Если не знать меры, даже мед набьет оскомину.

Утром ребята еще до света отправились к кратеру, а я задержался. Убрал в палатке, наколол лучины и щепок для растопки, чтобы, вернувшись, не терять время на разведение огня. Я вышел, заделал полог палатки, чтобы туда не набился снег, но вспомнил вчерашнюю клятву и снова полез в палатку. Сунул в карман банку консервированной говядины, несколько плиток шоколада.

Светало.

Я взбирался по склону сопки, размышляя о том, почему человечеству так мало известно о недрах нашей планеты. И на вулканологической станции, и здесь все говорили, что мы опоздали — вулкан выдыхается. Но за последние дни он разбушевался с такой силой, какой никто не ожидал и ничего подобного не видел раньше. Всю прошлую ночь он бешено плевался, раскаленные камни бесконечным фейерверком взлетали ввысь и падали, чертя в небе огненные линии. Казалось, падают большие пылающие звезды. И сейчас, на заре нового дня, вулкан неистовствовал, из кратера лилась ярко-красная лава, и весь небосвод был охвачен кровавым заревом. А человек пока бессилен не только овладеть этой необузданной силой, поставить ее себе на службу, но даже не в состоянии предугадать, когда подземный великан проснется и когда опять утихомирится. Правда, извержения некоторых вулканов предсказывает аппаратура сейсмических станций — перед самым извержением она регистрирует незначительное, неощутимое для человека землетрясение…

Меня всегда занимала работа вулканологов. По-моему, они чем-то напоминают тех людей, которые еще в седой древности желали летать, как птица, в просторе неба и, привязав крылья, бросались с высоких скал. Они погибли, но пробудили человеческую мысль, облегчили дорогу исканий, перечеркнув своим опытом один из многих ошибочных путей.

У кратера я никого не застал, там оставалась только часть снаряжения. По белым следам на черном снегу я определил, что товарищи обошли вокруг кратера, очевидно в поисках новых ракурсов для съемки (кстати, фотографирование и киносъемка — одна из главных задач вулканологов в период дежурства подле кратера). Лава сегодня текла быстрее, и уровень ее повысился. Я все думал о своей клятве, глядя на эту огненную реку. На нее можно смотреть часами, и не надоедает. Вот вынырнул огромный камень, смахивающий на фигуру человека. Он стоит ровно, как на постаменте; река лавы несет его, объятого пламенем, рассеивающего вокруг себя золотой дождь. Затем эта скульптура из огня и камня начинает сгибаться, падает на колени, валится на бок, и вот она уже плывет, а за ней — другие вынырнувшие на поверхность глыбы, похожие то на зверя, то на какую-то фантастическую рыбу или причудливую мебель.

Я встаю и иду вверх по берегу огненной реки. Иду туда, где она берет начало. Краем глаза вижу ребят, подобравшихся к кольцу кратера. Не знаю, видят ли они меня. Нас разделяет лава. Они на другом берегу и гораздо выше. Я поднимаюсь по дымящимся глыбам шлака, приговаривая: «Посмотрим, что там, в этом аду… Посмотрим, что там, в этом аду…» Когда слышишь чей-то голос (пусть даже свой собственный) — спокойнее на душе. Я подхожу к самому краю отверстия и заглядываю вниз…

Я рассчитывал увидеть нечто вроде глубокой шахты с отвесными стенами, но моим глазам открылось совсем неожиданное зрелище. Пурпурная лава поднималась не круто вверх, а зигзагами, то удаляясь, то совершенно исчезая под обломками скал. Дорога к чреву земли. Дорога, по которой никто еще не прошел и, должно быть, никогда не пройдет… Я вынул из кармана банку консервов, швырнул ее вниз — на, подавись! — повернулся и тем же путем пошел обратно.

Потом я сидел, прислонившись к камню, курил и думал, что все это — глупое мальчишество, никому не нужное озорство. И все же мне было весело. Увы, я не долго веселился.

До меня донеслись дикие возгласы моих товарищей. Прежде всего меня удивило то, что, несмотря на грохот вулкана, так явственно слышны их крики, — казалось, ребята орут где-то совсем близко. Однако они стояли у самой вершины кратера, на правом крыле так называемой подковы. Кратер пульсировал на левом краю. И вчера, и позавчера, и много дней подряд. Вулканологи заметили это. Плевки кратера, как правило, вылетали не из правой, а из левой закраины подковы. А тут вдруг кратер плюнул пылающей лавой прямо в людей, и теперь они в экстазе вопили не своим голосом:

— Давай, давай!

— Еще портянку!

— Еще!

Странно. Человек не понимает языка земли, а она, как видно, прекрасно понимает человека. По просьбе людей кратер все чаще стал плевать в их сторону. Растерянный и подавленный, я смотрел, как они бегают от камней и вулканических бомб (так называется расплавленная масса, которая, вылетая с огромной скоростью, принимает форму бомбы). Слово «бегают» тут не совсем подходит, ибо на самом деле они не бегали, а стояли на одном месте, глядя в небо, с которого градом летели камни, и только в последнюю минуту делали несколько шагов в сторону. Но мне казалось, что они действительно бегают, так как то и дело меняли места. К тому же все четверо были при кинокамерах, фотоаппаратах. Увлеченные съемками, они часто замечали падающий камень или бомбу, когда те были уже в нескольких десятках метров от головы. В таких случаях ребята отскакивали в сторону, точно подброшенные пружиной. Я видел, как одна довольно крупная бомба летела прямо на Вадима Гиппенрейтера, словно избрав мишенью его синий костюм альпиниста. Вадим как раз фотографировал кратер и заметил ее слишком поздно, он успел сделать всего один шаг, и вдруг случилось что-то страшное, непонятное. На том месте, где стоял Вадим, казалось, разорвался зенитный снаряд — возник белый шар, похожий на головку гигантского одуванчика, но дунул ветер, и он рассеялся. (Потом я узнал, что бомба упала рядом с Вадимом, отскочила от скалы и рикошетом просвистела у его носа. Чиркнув раскаленным краем по капроновому костюму, она мгновенно прожгла его и пустила облачко, которое и напомнило мне одуванчик.) Издали показалось, что Вадим взорвался. Однако в ту же секунду я снова увидел его синий костюм, и до меня донеслись голоса: