Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Когда человек поймет язык земли? Ведь мы почти ничего не знаем. Самые глубокие океаны в наши дни, по-видимому, скрывают меньше тайн, чем земля, на которой мы живем, по которой ходим, в которой спим и на которой бодрствуем. Человек устремился в космос, заводит близкое знакомство с другими небесными телами, но чрево земли остается для него недостижимым, непонятным. А ведь земля говорит. Она изъясняется устами вулканов, только мы не в состоянии понять, что она хочет сказать.

— Эгей! — услыхал я за спиной.

Обернулся и увидел Вадима в ярко-синем костюме альпиниста. Он что-то кричал, указывая рукой в сторону кратера. Я взглянул туда и обомлел: к небу поднимался черный столб, похожий на гриб атомного взрыва. Его шляпка, казалось, подпирала небосвод. Километра на два или на три в высоту выбросил вулкан пепел, камни, осколки, и несколько минут они висели непроницаемым облаком.

— Черный плевок? — спросил я Вадима, поравнявшегося со мной.

— Он самый… Наше счастье, что не вышли на полчаса раньше. Теперь бы мы уже были возле кратера, и кто знает… Хотя чертовски хочется увидеть все вблизи.

Он обогнал меня и пошел вперед ровным, неторопливым шагом. Приятно смотреть, как ходит Вадим в горах. Альпинист. До войны был чемпионом страны по горнолыжному спорту. Он идет небольшими шагами, медленно и верно, как часы, — ни сбавляя, ни убыстряя темп. А я то и дело останавливаюсь, мне не хватает воздуха, и отчаянно колотится сердце. Все-таки более двух тысяч метров над уровнем моря.

— Это еще не высота, — улыбается Вадим и шагает, опираясь на ледоруб, таща на себе рюкзак, в котором три фотоаппарата и множество кассет с пленкой.

Вскоре меня обгоняет и Алеша, а затем Валерий, уже недалеко сопит запыхавшийся Олег. Чем ближе кратер, тем тревожней у меня на душе. Я подхожу к месту, где только что падали вулканические бомбы. Большие камни застряли в скалах, а те, что угодили в снег, растопили его и все еще дымятся. Подняв камень величиной с кулак, я чувствую, что он еще теплый, хотя мороз щиплет лицо, а острый горный ветер так и бреет щеки. Вырытые бомбами в снегу воронки чернеют в нескольких метрах друг от друга, беспорядочно разбросанные по всему склону. Нет, не хотелось бы оказаться здесь во время черного взрыва. Что уготовили мне злые или добрые силы, которые так долго не позволяли приблизиться к кратеру?..

Вулканологи и Вадим еще раньше присмотрели укромное местечко у самого вала, образованного застывшей лавой. Отсюда хорошо видны и кратер, и начинающаяся от него река лавы. Огромный, перегоревший в лоне земли камень представляет собой надежное укрытие от свирепого ветра и неплохое убежище во время черного взрыва. Камень еще горячий, от него исходит приятное тепло, и хорошо прислониться к нему спиной, погреть мерзнущее тело.

Все спешат фотографировать, почти беспрерывно стрекочет кинокамера Олега. Кратер с оглушительным грохотом выбрасывает ярко-красные и черные камни. Некоторые из них превосходят по величине крестьянскую избу средних размеров, не говоря уже о бане. Такие выбросы вулканологи почему-то прозвали портянками.

— Ну выбрось, выбрось портянку! — как живого упрашивают они кратер, наставив аппараты. И кратер не заставляет долго себя просить, запускает в небо новую пурпурную глыбу. Люди, охваченные экстазом, кричат не своими голосами и щелкают аппаратами. Этот крик заразителен. Я ловлю себя на том, что тоже деру глотку.

Вырывающиеся из кратера черные камни похожи на громадных птиц, которые бешено кувыркаются и машут крыльями на лету.

Я стою и смотрю на реку лавы. В самом деле, другого сравнения не придумаешь. Лава движется, точно река во время ледохода. Она ползет примерно со скоростью пешехода. С обеих сторон ее обрамляют груды серых, пористых, как шлак, скал, а сама река — багровая, сверкающая, и только в нескольких стах метрах от кратера она темнеет, чернеет, подергивается золой.

Извержение началось с того, что в земле открылась почти семисотметровая щель, из которой и потекла лава. Сейчас лавовый поток прошел около пятнадцати километров, выбирая для своего русла ущелья и ложбины между скалами.

Я незаметно поглядываю на ребят, но не вижу на их лицах ни страха, ни волнения, только глаза искрятся каким-то внутренним огнем. Я понимаю, что никто из них не хочет сложить здесь голову, что они не безумцы и не станут попусту рисковать жизнью, но не могу отделаться от ужасной мысли, что земля вдруг разверзнется у меня под ногами или случится что-то еще более ужасное. Никогда не думал, что инстинкт самосохранения так силен и его так трудно подавить. Нет, подавить его, очевидно, невозможно. Можно только заглушить. Ничего подобного я в своей жизни не испытывал, разве только в снах далекого детства. Я презираю себя за этот страх, пытаюсь принять бодрый, беспечный вид, но не сомневаюсь, что товарищи видят меня насквозь, только ничего не говорят, не смеются надо мной, помнят, должно быть, тот день, когда они сами впервые очутились в этом преддверии ада. Такое не забывается.

— Смотри в оба за ним, — говорит мне Алеша, кивая на огнедышащий кратер. — Он любит устраивать сюрпризы. Чуть что — прячься за эту скалу и не зевай, смотри в небо. Несчастья валятся на нас с неба.

Я послушно киваю головой и присматриваю для себя убежище, а Алеша, закинув на плечо теодолит, подходит еще ближе к кратеру, устанавливает треногу, что-то измеряет, делает пометки в записной книжке.

Валерия особенно интересует тепло-газовый состав лавы. Он собирает образцы — камни величиной с кулак — и кладет их в небольшие полотняные мешочки, а вернувшись в лагерь, зальет парафином. Потом, уже в Петропавловске, в лаборатории Института вулканологии, он размельчит эти камни в вакуумной мельнице и выяснит, какие газы и в каких количествах они содержат.

— Какая температура там? — спрашиваю я о кратере.

— Тысяча сто, — отвечает Валерий. — Может, и больше.

Олег не отрывается от кинокамеры и щедро меняет кассеты. Если и дальше так пойдет — он скоро останется без пленки, хотя приволок ее несколько километров.

Меньше всех снимает Вадим. Он бережет пленку для самых интересных, как он говорит, «сногсшибательных» кадров. Мне становится еще больше не по себе. Стало быть, каждую минуту можно ожидать чего-то еще, от чего захватывает дух даже у таких аборигенов, как Вадим Гиппенрейтер.

Увы, долго этого момента ждать не пришлось.

Я держал вытянутые перед собой ладони, собирая падающий с неба вулканический пепел. Он был темно-коричневым, покрупнее зернышек мака. Нередко в ладонь попадали крупинки величиной с рисовое зерно, а иногда и с горошину. Оставив теодолит, к нам вернулся Алеша.

— Алеша, разреши подойти к щели, — попросил Вадим.