Гэри Дженнингс - Путешественник

Я пихнул к нему маленькую пачку обратно через стол.

– Будьте так любезны, wali, тогда я бы предпочел взять серебром. – Не советую, – резко ответил он. – Такое количество серебра вам придется тащить волоком. В этом-то и прелесть «летучих денег»: большие суммы, даже огромные, не занимают много места и не превращаются в тяжелые грузы. Сквалыге их проще спрятать в матрасе. И еще, когда покупатель расплачивается за покупку, купцу не приходится каждый раз взвешивать монеты и проверять чистоту металла.

– Вы имеете в виду, – произнес я неуверенно, – что я могу пойти на базар и купить себе миску mian, причем любой торговец возьмет один из этих листков бумаги в качестве платы?

– О Аллах! Да он отдаст вам за это весь свой прилавок. А может, даже жену и детей в придачу. Я сказал вам: каждая такая бумажка стоит целый liang серебром. Liang – это одна тысяча tsien, а за одну tsien вы можете купить двадцать или тридцать мисок miàn. Если вам нужна мелочь – вот. – Он достал из ящика несколько пачек бумажек меньшего размера. – Как вам это? Банкноты в половину liang каждая? Сто tsien? Что?

Изумившись, я сказал:

– Выходит, «летучие деньги» делают всех достоинств? И простой народ действительно считает их за настоящие деньги?

– Это и есть настоящие деньги, неверующий! Вы умеете читать? Вот эти слова на бумаге удостоверяют их подлинность. Здесь указана их стоимость серебром, заверенная подписями всех многочисленных чиновников, казначеев и служащих имперской казны великого хана. Мое собственное имя тоже здесь есть. А поверх всего красными чернилами ставится большая yin – великая печать самого Хубилай-хана. Это гарантирует, что в любое время каждую такую бумагу можно обменять на определенное количество настоящего серебра из казны государства. Таким образом, эти деньги такие же настоящие, как и серебряные.

– Но если, – настаивал я, – кто-нибудь когда-нибудь захочет избавиться от одной из этих бумажек, а ему вдруг откажут?..

Ахмед сухо произнес:

– Если рано или поздно вдруг наступят времена, когда перестанут уважать yin великого хана, то, уверяю вас, господин Фоло, вам будет не до жалованья. У вас появится множество других поводов для беспокойства. Как, впрочем, и у всех нас.

Все еще изучая «летучие деньги», я продолжал удивляться вслух:

– Однако, на мой взгляд, было бы гораздо проще понаделать маленьких кусочков серебра. Я имею в виду, ведь очень хлопотно на всех этих листках, циркулирующих у вас в государстве, каждому чиновнику ставить свою подпись и…

– Нам нет нужды снова и снова расписываться, – сказал Ахмед, начиная раздражаться. – Мы ставим свою подпись всего лишь один раз, а на их основе придворный мастер делает особую печать, на которой слова вырезаны наоборот. И потом печать можно макать в чернила и ставить на бумаге бессчетное количество оттисков. Разумеется, даже вам, нецивилизованным венецианцам, знакомы печати. Для того чтобы сделать банкноту, все необходимые для yin разрозненные слова, иероглифы и буквы расставляют в определенном порядке и помещают в форму нужного размера. Этот процесс хань называют zi-shu-ju, что означает что-то вроде «наборное письмо».

Я кивнул.

– Наши монахи на Западе часто вырезают на дереве обратное изображение начальной буквы рукописи и наносят ее оттиск на несколько страниц, для того чтобы братья-художники раскрасили и детально выписали ее в своей индивидуальной манере, прежде чем продолжить писать остальную страницу от руки.

Ахмед покачал головой.

– В «наборном письме» оттиски не ограничиваются начальными буквами и писать от руки вовсе не требуется. Мастера делают из терракоты множество отдельных yin для каждого иероглифа в языке хань, а теперь у них уже появились и все буквы монгольского алфавита. Так что этот zi-shu-ju может объединять любое количество yin с разным количеством слов. Таким образом, можно собирать целые страницы текста, а страницы объединять уже в целые книги. Способом zi-shu-ju можно производить их в огромном количестве, и все копии будут похожи между собой. Наши мастера создают книги гораздо быстрей и точней, чем это делает писец вручную. А когда изготовят набор yin для арабского и латинского алфавита, то можно будет производить книги на всех известных языках – одинаково просто, дешево и в больших количествах.

– Правда? – пробормотал я. – Но, wali, тогда это еще более полезное изобретение, чем создание «летучих денег».

– Вы правы, Фоло. Я и сам пришел в восхищение, когда впервые увидел созданные при помощи «наборного письма» книги. Я уж по думал, а не послать ли нескольких мастеров хань на Запад, чтобы они обучили zi-shu-ju жителей моей родной Аравии. Но, к счастью, я вовремя вспомнил, что все формы в zi-shu-ju заполняют чернилами при помощи кистей, сделанных из щетины свиньи. Таким образом, было бы просто непостижимо предложить этот способ народам, исповедующим ислам.

– Да, я могу это понять. Ну что же, благодарю вас, wali Ахмед, и за разъяснения, и за жалованье. – Я начал укладывать бумажки обратно в свой поясной кошель.

– Позвольте мне, – произнес он ненароком, – предложить вам еще немного разъяснений. Есть некие места, где вы не сможете воспользоваться «летучими деньгами». Ласкатель, например, возьмет взятку только чистым золотом. Но, я думаю, вы это уже и без меня знаете.

Постаравшись, чтобы на лице у меня ничего не отразилось, я поднял глаза от кошеля и столкнулся с его холодным агатовым взглядом. Пока я ломал голову, как много он знает о моих делах, Ахмед вежливо сказал:

– Лично я и в мыслях не держу, что вы можете не подчиняться великому хану. Он велел вам знакомиться с придворными и расспрашивать их обо всем. Но я бы посоветовал вам ограничиться верхними этажами дворца. Не спускаться в подземелье господина Пинга. И даже в помещения для прислуги.

Итак, этот человек знал, что я велел Ноздре шпионить. Но знал ли он зачем? Неужели Ахмед догадался, что я интересуюсь министром малых рас, а если и догадался, то почему его это так заботило? А может, главный министр просто боялся, что я могу услышать что-нибудь, что способно повредить ему самому? Изобразив на лице полнейшее безразличие, я ждал, что еще скажет мне wali Ахмед.

– Подземелья и темницы – очень нездоровое место, – продолжил он равнодушно, словно предупреждал меня о том, что влажность может вызвать ревматизм. – Но пыткам можно подвергнуться также и наверху, причем гораздо худшим, чем у Ласкателя.

Тут уж я не мог промолчать.

– Я уверен, что нет ничего хуже «смерти от тысячи». Возможно, wali Ахмед, вы не знакомы с…

– Я знаком с этим. Но даже Ласкателю известны не все самые страшные пытки. Уж поверьте, я в этом разбираюсь. – Ахмед улыбнулся – вернее, улыбнулись лишь его губы, а агатовые глаза – нет. – Вы, христиане, считаете ад самой ужасной пыткой, которая только может быть, и в вашей Библии рассказывается, что ад состоит из боли. «Брошенный в адское пламя, где черви не умирают, а огонь не гаснет», – так, помнится, говорил ваш благородный Иисус своим последователям. Так вот, подобно Иисусу, я предупреждаю вас: не заигрывайте с адом, Марко Фоло, и не ищите соблазнов, которые могут отправить вас туда. Иначе я поведаю вам об аде куда больше, чем ваша христианская Библия. Ад – это не обязательно то место, где вечно горит огонь, обитают черви, а грешники испытывают разного рода физические муки. Ад – это даже не обязательно какое-то конкретное место. Ад – это то, что больнее всего ранит.