Гэри Дженнингс - Путешественник

– Ничего подобного. Продолжай.

Она замолчала, чтобы собраться с мыслями.

– Я пошла к министру Ахмеду, потому что мне было что рассказать ему. В то утро я подслушала, как вы со своим рабом говорили о министре Пао – юэ, который выдавал себя за хань. А еще в то утро вы пообещали рабу, что он женится на Мар-Джане. Я сообщила об этом министру Ахмеду. Я рассказала ему, что в этот самый момент вы наверняка доносите Хубилай-хану на Пао. И министр Ахмед тут же написал записку и отправил слугу предупредить предателя.

– Ага, – пробормотал я. – И Пао удалось скрыться.

– После этого министр Ахмед послал другого слугу, чтобы он перехватил вас, когда вы выйдете от великого хана. Он приказал мне ждать, и я ждала. Когда вы пришли, я пряталась в его личных покоях.

– И не одна, – перебил я. – Кто-то еще был там в тот день. Скажи, кто она?

– Она? – повторила Биянту, как будто смутившись. Затем девушка бросила на меня расчетливый взгляд своих узких глаз. – Не пойму, про кого вы говорите?

– Ну как же, крупная такая женщина. Я знаю, что она была там, потому что она чуть не вошла в ту комнату, в которой мы с арабом разговаривали.

– О… да… крупная женщина. Чрезвычайно крупная. Но мы с ней не разговаривали. Полагаю, просто какая-нибудь новая причуда министра Ахмеда. Возможно, вам известно, что араба отличают несколько необычные фантазии. Если у того человека и было женское имя, я не спросила его, а потому не знаю. Мы просто сидели рядом в комнате, пока вы не ушли снова. А по-вашему, та крупная женщина имеет отношение к делу?

– Может, и нет. Разумеется, не могут же все в Ханбалыке быть замешаны в этом сложном заговоре. Продолжай, Биянту.

– Как только вы удалились, министр Ахмед снова позвал меня и велел подойти к окну. Он показал мне – вы как раз прогуливались по склону холма – вот это место, Павильон Эха. И велел мне незаметно побежать следом и прошептать слова, которые вы услышали. Мне было приятно тайком угрожать вам, хотя я и не знала, в чем заключалась угроза, потому что я ненавидела вас. Я вас и теперь ненавижу!

Она задохнулась от этих яростных слов и замолчала. Мне стало невольно жаль девушку, и я сказал:

– А в тот день, несколько мгновений спустя, у тебя появилось еще больше причин ненавидеть меня.

Она кивнула с несчастным видом, сглотнула и попыталась справиться со своим голосом:

– Я возвращалась обратно в ваши покои, когда они вдруг разлетелись на куски, прямо на моих глазах, с ужасным грохотом, пламенем и дымом. Биликту умерла тогда… то же самое произошло и со мной, умерло все, кроме тела. Она так долго была моей сестрой, моей близняшкой, и мы так долго любили друг друга. Я, возможно, и испытывала бы только гнев, потеряй просто сестру. Но ведь именно вы сделали нас больше чем сестрами. Вы сделали нас возлюбленными. А затем уничтожили ту, которую я любила. Это вы виноваты в ее смерти, вы!

Последнее слово сопровождалось плевком. Я благоразумно промолчал, и снова Биянту потребовалось время для того, чтобы она смогла продолжить.

– Я бы с готовностью убила вас тогда. Но в тот день столько всего произошло, и так много людей было вокруг. А затем вы вдруг внезапно исчезли. Я осталась одна. Я была так одинока, как только может быть человек. Та единственная на земле, кого я любила, была мертва, и все думали, что я тоже умерла. Мне нечем было занять себя, не с кем поговорить, меня нигде не ждали. Я почувствовала себя окончательно мертвой. Я и сейчас мертва.

Биянту снова угрюмо замолчала, а я снова подстегнул ее:

– Но араб нашел для тебя занятие.

– Он знал, что меня не было в комнате с Биликту. Он был единственным, кто об этом знал. Никто больше не догадывался, что я жива. Он сказал мне, что ему, возможно, вскоре понадобится женщина-невидимка, но долгое время не давал мне никаких поручений. Он платил мне жалованье, я жила одна в комнате в Ханбалыке – целый день сидела и разглядывала ее стены. – Она глубоко вздохнула. – Скажите, это долго продолжалось?

– Долго, – с сочувствием произнес я. – Это продолжалось долго. – Однажды Ахмед послал за мной. Он сказал, что вы возвращаетесь и что мы должны приготовить подходящий сюрприз, чтобы достойно поприветствовать вас дома. Он написал две бумаги, приказал мне получше закутаться – стать женщиной-невидимкой – и доставить их по назначению. Одну я отдала вашему рабу, чтобы он отвез ее вам. Если вы видели ее, то знаете, что там нет подписи. Вторую бумагу он подписал, но не своей yin, и ту бумагу я отнесла спустя какое-то время капитану дворцовой стражи. Это был приказ арестовать женщину Мар-Джану и доставить ее к Ласкателю.

– Amoredèi! – в ужасе воскликнул я. – Но… но… стражники никого не арестовывают просто так, и Ласкатель не наказывает человека по чьей-то прихоти! В чем же обвинили Мар-Джану? Что было сказано в бумаге? И чьим именем злобный wali подписал ее, если не своим собственным?

Пока Биянту сама рассказывала о происшедшем, в ее голосе еще была какая-то душа, если только душа ядовитой змеи может удовлетвориться злобной радостью. Но когда я начал добиваться от нее деталей, голос девушки стал вялым и безжизненным.

Она сказала:

– Когда хан уезжает из дворца, министр Ахмед становится наместником. Он имеет доступ ко всем yin в канцелярии. Полагаю, он может воспользоваться любой, какой только пожелает, и подписать ею любую бумагу. Он взял yin главного оружейника дворцовой стражи, то есть госпожи Чао Ку Ан, бывшей хозяйки рабыни Мар-Джаны. В приказе говорилось, что рабыня сбежала и выдает себя за свободную состоятельную женщину. Стражники посчитали это вполне достаточным основанием для ареста, а Ласкатель не спрашивает никого, кроме своих жертв.

Я все еще что-то бормотал, пребывая в ужасном недоумении.

– Но… но… даже госпожа Чао… хотя она и не образец добродетели, однако она могла легко опровергнуть ложное обвинение, незаконно сделанное от ее имени.

Биянту тупо произнесла:

– Госпожа Чао вскоре умерла.

– Ах да, я и забыл.

– Она, возможно, так никогда и не узнала, как злоупотребили ее официальной yin. В любом случае, она не предъявила никакого обвинения, а теперь уже никогда и не предъявит.

– До чего же удобно для араба! Скажи мне, Биянту, а он никогда не говорил тебе, чего ради он так старается и вовлекает в дело стольких людей – и устраняет их, – и все это только чтобы навредить мне?

– Нет. Он сказал только: «Ад – это то, что ранит сильней всего». Не представляю, что Ахмед имел в виду. Он повторил это и сегодня вечером, когда послал меня последовать за вами сюда и еще раз прошептать угрозу.

Я произнес сквозь зубы:

– Думаю, мне сейчас самое время начать готовить арабу его собственный ад. – И тут меня поразила ужасная мысль: – Время! Сколько уже прошло времени? Биянту… быстро скажи мне… какое наказание определил Ласкатель за преступление Мар-Джаны?