Игорь Рубан - Льды. Люди. Встречи

Дошел по косе до самолетов и вижу, что не ошибся. Вот этот сел недавно. Чехлы на моторах еще местами сухие. Забрался под крыло от мороси и замечтался. Кажется, оглянись — и увидишь рядом своих товарищей по прошлой экспедиции…

Неожиданно в тумане показывается группа непризрачных, настоящих людей. Среди них человек, выше всех на голову, окликает:

— Художник! О чем на дожде мечтаем? Как сюда попали?

— Константин Константинович! Здравствуйте! Я в штаб с рейсового. Погоды ему не дали. А вы как тут?

— А я с Мишей на ледовой разведке, лечу к себе на "Ермак". Вы ведь Михаила Яковлевича знаете? Вон он нас догоняет.

— Здравствуйте, Михаил Яковлевич! У меня тут подопечная семья с дитем. Летят по вербовке. Захватите по пути. Они в домике, и там же еще почта с рейсового оставлена. Для вас-то, ледовой, это не погода!

— Не погода! Не погода! Мужикам рыбки хотелось подбросить. Нанесло вас тут с пассажирами. Что теперь делать? С дитем, говоришь? Ну, пойдем, запросим погоду. Как у них там? Может, примут, — ворчит Михаил Яковлевич, справедливейший человек. Чего только не пережил он за свою летную жизнь, но всегда уравновешен. Вывести его из себя может только неправда. Согрешившего он беспощадно выбрасывает из числа своих друзей, как какую-нибудь сломанную и ненужную деталь.

Говорят, что хорошим людям природа сочувствует, и экипаж получает добро. Пока расчехляют и прогревают моторы, у нас тоже приподнимается туман. Посветлело, и мы взлетаем. Идем по прямой — галсами, низко, порой переходя на бреющий полет, все время осматривая снежно-белое замерзшее море. Гидролог за своим столиком у блистера ставит на карте условные знаки. По ним в штабе прочтут ледовую обстановку. Ее сейчас там уже ждут для открытия навигации. Константин Константинович тоже весь внимание. Прильнув к иллюминатору, он только изредка бросает короткие реплики.

В самолете от дополнительных баков с горючим чуть пахнет бензином. Равномерный гул моторов убаюкал девочку, и она безмятежно спит на разложенном спальном мешке. Дремлют успокоившись и ее родители. Однообразно тянется время. Наконец показываются суда, домики поселка, и наша недавняя вынужденная посадка, сжавшись в маленький дорожный эпизод, врезается в память, как первая страница рабочего дневника моей командировки. Садимся, нас ждет грузовая машина, а семью бухгалтера — вездеход. Расстаемся.

В штабе новый начальник. Я вижу его в первый раз. Окончив служебный разговор, Константин Константинович представляет меня. После наступившей паузы слышу:

— Что? Художник? Хватит с нас прошлогоднего писаки! Люди работать будут, а он пассажиром поболтается, поболтается да и сочинит клюкву развесистую…

Рост большой. Голос безапелляционный. Посадка за столом твердая. Бессильны тут московские удостоверения, бумажки разные…

— Напрасно вы так, — вступает Константин Константинович, — Это полярник. Он плавал у меня.

— С этого бы и начали. А то мало ли чепухи наносной бывает. — И, обращаясь ко мне: — Что, если вам поработать на флагмане у Воронина, походить с ним? А не сладится у вас там, перейдете на другой ледокол…

Владимиру Ивановичу Воронину меня представит Константин Константинович. Снабженный для порядка официальным направлением, выхожу из штаба и мы отправляемся сперва на "Ермак", стоящий, как и все суда, на рейде. На нем "приведем себя в вид", а потом уже пойдем представляться "по всей форме".

Авторитет и популярность Воронина были так велики, что в просторечии о его судне говорили так:

— Когда Воронин за караваном будет? — спрашивали капитаны транспортов, заходя в штаб.

— Видел Воронина Карскими Воротами идет. Тяжело ему. Лед там как в воронку набило! — говорил пилот, садясь за стол летной столовой.

— Зоя! Не слыхала, когда Воронин за углем придет? А то еще когда на Челюскин завоз будет. А я бы с Куроптевой, с прачкой, лучку бы своему туда послала…

Выйдя из штаба, идем на берег к ожидающему нас катеру с "Ермака" — дедушки ледокольного флота, как уважительно называют его моряки. С каждым судном связываются судьбы многих людей. Каждое судно — это частица истории мореплавания, истории страны. С детищем Степана Осиповича Макарова — "Ермаком" — связано немало ярких страниц истории не только русского, но и всего флота вообще. До последнего времени сохранилась неприкосновенной каюта адмирала, его кровать и на стене — порыжелая фотография, спуск "Ермака" со стапелей. Теперь по типу "Ермака" построены многие ледоколы и суда с ледовым поясом. Некогда непроходимый "ледовый погреб" стал судоходным трудами замечательных русских мореходов. Сложнейшие арктические плавания совершили капитаны: Белоусов, Вызов, Воронин, Марков, Миловзоров, Николаев, Пономарев, Сорокин, Хлебников… Трудно поставить точку, закончить список тех, кто сделал возможным невозможное. Пройдет время, и их именами назовут суда будущего, которым станут доступны полярные моря во все времена года.

'Ермак' на рандеву

Часы показывают позднее время, когда мы оставляем каюту Константина Константиновича и выезжаем к Владимиру Ивановичу Воронину на флагманский ледокол. С моря тянет холодом. Стоит полярный день. Его неугасающий свет озаряет поселок, скалистые острова с белыми пятнами снежников и стоящие на якоре суда.

Между ними, пересекая отражения огней, плавают "несяки" — отдельные небольшие льдины. Легкая дымка переходит в низкое серое небо, высветленное у горизонта белым отблеском ледовых полей. Неразукрашенный и нерасцвеченный пейзаж этот бесконечно влечет к себе.

И с каждым годом все больше и больше заселяют его жители степей, лесов, далекого юга и больших городов, находя себе тут вторую родину…

Вельбот быстро пробегает короткое расстояние, и вот мы у парадного трапа. На душе тревожно. Как-то сложится работа?..

Вахтенный докладывает, что у капитана прием. Входим. Деловые разговоры уже закончены, и Владимир Иванович, проводив гостей, приглашает нас за вновь накрытый стол. Мы сидим, беседуем, в воздухе веет таким спокойствием, что невольно забываешь о близком пути, где командиру флагмана предстоит решать судьбу навигации, брать на себя ответственность за суда, снабжение городов и поселков.

Приносят ключ от каюты. Воронин провожает меня, сам открывает дверь и желает спокойной ночи. Тронутый вниманием, прощаюсь и, отложив все сомнения и беспокойства на завтра, валюсь в постель. Утром будит шум брашпиля. Вирают якорь. Сейчас будем сниматься и поведем суда первого каравана. Скорее наверх. Обидно прозевать что-либо. Надо быстрее найти место на палубе, не заливаемое волной в шторм, с хорошим обзором, откуда можно писать в любую погоду. Середина судна занята надстройкой, оставляющей узкие проходы по бортам. На носу в непогоду не то что писать, а и находиться опасно. Остается кормовая часть с "видом назад".