Г. Генкель - )Мир приключений, 1925 № 06

Они напились горячего кофе, взяли небольшой запас провизии в мешки, вымазали лица салом, и отправились в путь. В мрачном, кроваво-красном сиянии всходило солнце. Смех Доминика Руога замолк. Он жаловался на то, что Батист мрачен, по уверял, что заставит его сегодня смеяться. Батист начал объяснять дорогу, по которой они должны были итти, взвешивал предстоящие трудности и все возвращался к опасной обрывистой тропинке, ведшей от Большого к Малому Зильберхорну. Сохрани бог того, кто потеряет равновесие. Из бездны не достать и останков погибшего.

Смуглый Доминик презрительным жестом отшвырнул докуренную папироску. Уж не хочет ли Батист его запугать? Он засмеялся и поручил ему Терезу, если бездна его поглотит. Теперь все было ясно. Последняя смутная надежда Батиста пропала. От внутреннего холода у него стучали зубы. Он благополучно проведет Доминика, сказал он, наконец, удивляясь, что звуки голоса не выдают его ненависти.

Они давно уже связались вместе веревкой. Снег стал мягким. От усилий при ходьбе им стало тепло. Но Батиста от волнения бросало то в жар, то в холод. Он все время держался так. чтобы не выпускать из поля зрения Доминика.

Пусть случилось то, что случилось. Разве любовь Терезы стоит человеческой жизни? Скажи, Доминик, чтобы я ушел из этих мест, и я уйду. Ни разу не подумаю я с вожделением про эту проклятую бабу. Но говори, Доминик, это молчание — ад. Крикни свои слова, бросайся на меня! Только бы конец…

С северо-запада дул холодный ветер, не предвещавший ничего хорошего. Они добрались, наконец, до седла горы. Отсюда, окутанный льдом, круто поднимался Большой Зильберхорн, эта неприступная вершина, венчанная снегом. Батист успокаивал Доминика. Подъем по тропинке, ведущей к вершине, кажется опаснее, чем он на самом деле. Самая большая трудность это перебраться через пропасть, расширившуюся за это жаркое лето. На краю обрыва было очень узкое пространство, с которого надо было прыгнуть и прыжком нужно было попасть на площадку, где уже было надежное место.

Батист смерил взглядом расстояние, попробовал крепость связывавшей их веревки, объяснил Доминику его дальнейшие шаги и приготовился к прыжку. Он уперся ногой в камень, взвился на воздух. Проклятие!

Из-под левого сапога срывается камень, веревка натягивается, хриплый крик, и Батист мешком летит вниз на скалы и льдины.

Онемев, спотыкаясь от ужаса, выкарабкивается Доминик из снега, в который он провалился от толчка. Он ползет к краю пропасти.

— Батист! Батист!

На глубине метров восьми, врезавшись в скалы правым боком, с беспомощно. вывернутой левой рукой лежал Батист.

У доброго Доминика горели от слез глаза. Неужели он мертв?

— Батист! Батист!

С трудом повернулось окровавленнон лицо с безумным взглядом. Голос, едва похожий на человеческий, закричал из глубины о спасении, о пощаде… и выдал вину.

Сердце Доминика остановилось, и он со стоном вонзил зубы в снег.

Дикий голос отчаянно молил из бездны.

— Веревку… Доминик, тащи ее к себе… смилуйся!

Ужас приговоренного к смерти слышался в крике:

— Доминик!

И, наконец, ответ: освобожденный конец веревки скользнул по обледенелому краю обрыва и упал в бездну. Теперь Батист знал:

Конец!

Тупо, как пойманный в клетку зверь, покорился он своей участи.

Много, много мгновений спустя, послышалось наверху легкое шуршание. Батист, прислушиваясь, поднял уже беспомощно свесившуюся на бок голову. Это уходил Доминик. Он возвращался в долину, к жизни. Эта мысль привела Батиста в отчаяние. И вдруг нечто вывело его из этого состояния. Он почувствовал это нечто на своем лице. Еще и еще. Снег! Он слышит, как непогода закрутила снег над глетчером. Снег… снег и буря! Теперь, Доминик Руюг, беги изо всех сил, если хочешь остаться живым. Белая смерть гонит тебя, слепой дьявол, она заметет дорогу, завертит тебя туда, сюда, пока ты не упадешь обессиленный.

Уже вечерело. В закрывавшихся навеки глазах блеснула последняя мысль. Снег… еще снег… волны снега. На застывших губах мелькнула усмешка.

Рассказ Георга Габеленц.

Иллюстрации М. Я. Мизернюка.　

Фрау Хазло в смятом капоте уже в пять часов утра подошла к кровати мужа и разбудила его. Прогулка на мельницу была назначена на после-обеденный час, но фрау Хазло беспокоила погода. По ее: мнению, небо было облачно.

Но волнения ее были беспричинны. Погода была великолепная, и компания группами направилась по- берегу реки к Аудорфу.

Доктора Хазло накануне поздно вечером вызвали к тяжело больному. Утром; ему не дала выспаться жена, и теперь он устало плелся между аптекарем и судьей. Легкий ветерок гнал по нивам зеленые волны, в кустах пели птицы, а; над полями весело летали ласточки.

Доктору стало жарко. Он снял шляпу, вытер вспотевшую седую голову и сквозь очки посмотрел на шедших впереди женщин. Справа шла молодая, хорошенькая жена аптекаря. На ее белокурых волосах играли лучи солнца, короткое платье выдавало стройность ног, сквозь материю виднелись красивые руки и белая шея. Кожа ее была цвета матового перламутра, а губы такие красные, что многие уверяли, что она их красит.

Доктор находил ее очаровательной. Да, будь он помоложе! Но годы промчались так незаметно…

Он стал вспоминать, сколько красивых девушек и женщин встречал он в жизни. Со многими он был знаком, другие лежали в его госпитале. Но странно, что эти женщины не возбуждали в нем такого интереса как те, которых он мимолетно видел на улице, в театре или на курортах.

В скольких из них он, может быть, влюбился бы до потери сознания! Кто знает, не было ли среди них той, которая воплотила бы в себе мечту его жизни!

Где теперь все эти прелестные женщины? Живы ли они? Быть может, замужем, окружены детьми и уже поседели, как и он сам?

Вдруг взгляд доктора упал на сутулую спину его жены, на ее вычурное шелковое платье, делавшее ее еще толще и неуклюжее, на ее грубые сапоги на шнурках рядом с изящными туфельками аптекарши. Он увидел ее неряшливую прическу, красное лицо с веснушками. Вскоре после замужества фрау Хазло пришла к убеждению, что новые платья, красивое белье и полированные ногти ниже человеческого достоинства. Пусть собою занимаются легкомысленные женщины, она же стояла выше всего этого.